Я опускаю фотоаппарат — медленно, почти церемониально, словно признаю, что больше не могу скрываться за объективом. В следующий миг Курай, сбрасывает с себя ночнушку и сначала садиться, а потом и вовсе ложится на пол, растекаясь по ковру. Я смотрю в ее глаза. На ее лукавую улыбку и не могу оторвать взгляда.

Боги… Кака она прекрасна....

Распущенные волосы рассыпались по ковру, кожа будто чуть вздрагивает от прикосновения ворса, но в этом вздрагивании — не робость, а откровение. Она лежит на спине, раскинув руки, грудь чуть приподнята, соски затвердели — я это вижу сразу, и у меня внутри всё сжимается от желания. Она дышит часто, быстро. Между её ног — влажный отблеск утреннего света. Её губки раскрыты, пульсируют, зовут.

Я ощущаю, как внутри поднимается жар — знакомый, мучительно сладкий. Меня тянет к ней. К её коже. К дыханию. К влажности между её ног. Я хочу вкусить это. Хочу быть частью её. И всё же я не двигаюсь — ещё нет. Я смотрю. Наслаждаюсь моментом. Тем, какой она стала. Какой я сделала её.

Она тянет ко мне руки, губы дрожат и я понимаю что она жаждет меня также как и я ее. И голос, такой нежный и тёплый, касается моего имени, моего сердца:

— Viens à moi, mon amour... Permets-moi de te sentir. (Иди ко мне, моя любовь… Позволь мне ощутить тебя.)

Я не говорю ни слова. Просто подхожу. Колени касаются ковра, и я склоняюсь над ней. Её руки тут же обнимают меня, прижимают — и я ощущаю: мы соприкасаемся грудью, сосками, кожей. Я чувствую, как её тело горит. Как дрожит.

Мои ладони скользят по её бокам, по рёбрам, чувствуют напряжение мышц. Я вжимаюсь в неё, целую её — сначала мягко, потом всё глубже. Она открывается, язык отвечает на мой, губы становятся голодными, в них — тоска, страсть, любовь, вся наша жизнь. Я слышу, как она стонет, и у меня между ног становится мокро. Сильно. Без стыда.

Я переворачиваю её. Подо мной она становится ещё более живой — волосы на её лице, щёки румяные, глаза в полусне. Я начинаю целовать её шею, чувствую, как у неё замирает дыхание. Знаю, как она чувствительна. Как жаждет этого.

Губами ухожу ниже — к её груди. Целую, ласкаю соски, сначала один, потом второй. Язык скользит по ним медленно, с нажимом. Она стонет. Я чувствую, как её пальцы вжимаются в мои плечи. Иду ниже, целую живот, обвожу пупок. Мои волосы щекочут её кожу, и она рефлекторно раздвигает ноги.

О, ма déesse… (О, моя богиня...)

Её лоно — открытое, влажное, горячее. Я вижу каплю желания, стекающую по внутренней стороне бедра. Провожу языком — осторожно, мимоходом. Её тело дёргается, и я улыбаюсь. Она моя. Сейчас — только моя.

Я обвожу бугорок, нежно, едва касаясь. Потом чуть сильнее. Она вскидывается бёдрами. Я ввожу палец — легко, скользко, потом второй. Внутри она тугая и теплая, пульсирующая. Я двигаюсь в ритме её дыхания. Её пальцы вплетаются в мои волосы, тянут. Я не останавливаюсь. Я хочу, чтобы она забыла всё, кроме меня.

Она зовёт меня без слов, и я отвечаю всем телом. Я чувствую её на грани. И я держу её там — потому что это самое красивое, что я когда-либо видела: Курай, в её полном, беззаветном, обнажённом экстазе.

Но потом… она хочет меня. Я это чувствую до того, как Курай двигается. Её взгляд меняется — в нём вспыхивает то самое, что я знаю наизусть: нетерпение, жар, решимость. И я не сопротивляюсь, когда она вдруг меняется местами со мной, мягко, но настойчиво укладывая меня на спину. Её волосы касаются моего лица, я чуть приоткрываю губы — и задерживаю дыхание.

Она нависает надо мной, и я вижу: она горит. Моя Курай. Сдержанная, но в такие моменты — беспощадно откровенная. Я чувствую её поцелуи на груди — сначала мягкие, потом с явной, почти дерзкой ревностью. Её губы втягивают сосок, и я замираю, выгибаюсь, будто хочу впиться телом в её рот. Он такой горячий. Такой нужный. Мои пальцы касаются её волос, я вжимаюсь в неё — не останавливайся...

А её рука уже между моих ног. Я сгораю. Она касается меня — я чувствую, как мои лепестки раздвигаются, как влага вытекает в её ладонь. Я знаю, насколько я сейчас открыта, и это сводит с ума — от стыда, от возбуждения, от наслаждения быть перед ней такой. Уязвимой. Желанной.

И когда её губы опускаются вниз, я чуть не теряю сознание. Она касается моего клитора языком — осторожно, словно дразня, пробуя, а потом сильнее. С каждым круговым движением я теряю контроль. Мои бёдра дёргаются, тело трясётся, я хватаюсь за её плечи, за волосы, не зная, остановить ли её или втянуть глубже.

— Курай… — вырывается из меня, едва слышно, почти на плач.

Моё сердце колотится, и я чувствую, как волна приближается — слишком быстро, слишком рано. Я хватаю её за запястье, срываю дыхание и почти шепчу:

— Стой…

Я перехватываю инициативу. Медленно, с лаской, но настойчиво. Её рука прижата к ковру, я фиксирую её, а второй рукой касаюсь её груди. Её сосок тут же твердеет под моим пальцем, и я чувствую, как она замирает, будто ток прошёл по телу. Я глажу, надавливаю чуть сильнее, и её губы снова тянутся ко мне.

— Ты моя… — говорю я почти беззвучно. Но внутри всё кричит. Потому что так и есть. Она — моя. Сестра. Любовница. Моя в каждой клетке.

Я целую её шею — горячую, нежную, уязвимую. Она вздрагивает. Я улыбаюсь. Спускаюсь ниже — ключицы, грудь. Сначала одна, потом другая. Целую. Прикусываю. Втягиваю сосок и провожу языком по ареоле. Она стонет. Мягко. По-настоящему. Это мой любимый звук.

Моя рука скользит вниз. По животу. К лобку. Я ощущаю тонкую линию её волос, мягкие, шелковистые. Провожу пальцами — нежно, но не останавливаясь. Её кожа подрагивает. Я чувствую, как она трепещет, открывается подо мной.

Мои пальцы находят её лепестки. Такие тёплые, влажные, чувствительные. Я едва касаюсь — и её тело подаётся навстречу. Её клитор — твёрдый, пульсирующий. Я кручу по нему кругами, чуть нажимая. И она вскрикивает. Сильно. Громко.

— Тише… — прошептала я, целуя её живот, — не сразу. Не отдайся слишком быстро.

Я поднимаю голову, смотрю на неё сверху вниз. Её глаза полны желания. Мне хочется раствориться в этом взгляде. Но Курай не сдаётся. Она снова переворачивает нас, и я поддаюсь — с лёгкой улыбкой, зная, что будет дальше.

Её поцелуи проходят по моему телу, от губ к шее, от шеи к груди. Она знает, как прикусить. Знает, когда быть нежной, а когда — требовательной. Мои соски напрягаются от каждого прикосновения, стоны сами вырываются. Я хватаюсь за простыню, пока она не спускается ниже.

Я чувствую, как её язык касается меня — снизу вверх. Медленно. Мучительно. Я раздвигаю бёдра шире. Подаюсь ей. Вся. Мои лепестки раскрываются, я горячая, мокрая, пульсирующая. И когда она втягивает мой клитор, я не выдерживаю — почти кричу.

Мои пальцы цепляются за подушку, я выгибаюсь, хочу больше. Но она знает, что делает. Она останавливается. Целует мои бёдра. Я задыхаюсь, дрожу. И на этот раз — я меняюсь с ней.

Я скольжу вниз по ней. Мой язык касается её. Её вкус — родной. Я проникаю в неё пальцами, медленно, чувственно. Она встречает меня всем телом. Я двигаюсь в её ритме, слышу каждый её вздох, каждый стон.

Потом она делает то же. Она садится на моё лицо — её запах, её вкус, её вес — всё это опьяняет. Я ласкаю её языком, пока она не дёргается, не задыхается.

Мы бесконечно меняемся. Тела путаются. Руки, губы, пальцы — всё в движении. Мы снова и снова возвращаемся к друг другу, поднимаясь к вершине и срываясь назад, чтобы снова лезть вверх.

Я шепчу:

— Курай…

Она отвечает:

— Сейчас…

— Я тоже… — моё тело дрожит, как струна.

Мы ложимся рядом. Наши ноги переплетаются. Руки между ног. Мы ласкаем друг друга — синхронно. Пальцы скользят, входят. Я чувствую, как она тёплая, влажная, открытая. Как мы едины в движении.

Наши губы встречаются. Поцелуй — дрожащий, прерывистый. Я слышу её стон, чувствую свой. Мы у грани.

— Да… да… — хрипит она.

— Ещё… Курай… я…

— Вместе… — она шепчет, прижимаясь ко мне.

И это происходит.

Волна. Взрыв. Вспышка между ног, в груди, в мозге. Мы дрожим вместе. Спазмы накрывают. Я не чувствую, где я — где она. Мы — одно тело. Один стон. Один оргазм.

Я замираю. Дышу. Слышу её сердце рядом. Её лицо близко, ресницы дрожат. Я целую её губы.

— Je t’aime… — шепчет она.

Я улыбаюсь и отвечаю, дрожа:

— Я тоже…

Я лежу, не шевелясь, будто растворяясь в ковре, в её теле, в остаточном пульсе только что пережитого. Всё во мне будто отключилось — и одновременно вспыхнуло, как лесной пожар после сухой грозы. Каждая мышца поёт, каждая клеточка пульсирует. Воздух вокруг кажется плотным, горячим, насыщенным ароматом нашей кожи, желания, сброшенных запретов.

***

Мысли плывут лениво, как под водой. Я будто под стеклом — слышу реальность, но отдалённо, словно она сейчас не главное. Главное — это мы. Её дыхание, её кожа, её волосы, разметавшиеся по ковру и касающиеся моей руки.

Рядом — Курай. Она лежит на боку, повернувшись ко мне. Щёка упирается в согнутую руку, на губах — мягкая, счастливая, чуть глупая от блаженства улыбка. Её ресницы чуть дрожат, будто ещё не до конца вернулись из блаженного забытья. Один прядь прилипла к виску, и я хочу её убрать, но не двигаюсь — боюсь разрушить эту абсолютную тишину между нами. Тишину, полную тепла.

Я смотрю на неё, замирая в безмолвном восторге. Как она умеет быть настоящей. Прямой. Без защит. Без масок. Она отдаётся — не только телом, но всем собой. Как будто для неё нет другого мира, кроме этого момента, и меня. Это... это больше, чем страсть. Это магия. Настоящая. Наша. Неотъемлемая.

И вдруг она, не открывая глаз, сквозь полуулыбку говорит:

— И всё-таки ты затащила меня в постель…

Я хмыкаю, не выдерживая.

— Я? По-моему, всё было как раз наоборот. И даже не в постель — а на пол! — протягиваю я с игривой насмешкой, потянувшись, чтобы бедро прижалось к её бедру. Её кожа — ещё горячая, словно от неё исходит сияние. — Хотя… если хочешь, можем переместиться и на кровать. Второй раунд?

Она приоткрывает один глаз и смотрит на меня — лукаво, в упор, но с тем тёплым оттенком, что у неё бывает только в очень личные моменты. Там и нежность, и вызов, и обожание, и наш фирменный сарказм.

— Постель может... но не сейчас, — выдыхает она почти шепотом. — Сначала — душ. Потом надо будет созвониться с Нэти. Встретиться. Мы ведь собирались обсудить, что роль Чёрного лебедя возвращается мне... и заодно — кастинг, на который она затащила тебя, а потом и ты меня.

Я закрываю глаза, усмехаясь. Как же она любит припомнить. Хотя именно она вечно сопротивляется, морщит нос, делает вид, что не согласна… А потом — отдаётся с головой. Типичная Курианна. Сначала «нет», потом «ну ладно», а потом — «ещё».

— Хочешь сказать, что я во всём виновата? — фыркаю я, лениво проводя пальцем по её талии. Её кожа под моей рукой ещё пульсирует, живая, насыщенная теплом и остатками желания. — По-моему, именно отсутствие тебя рядом это тебя помогло Нэти уломать меня пойти с ней на кастинг, а ты уже потом просто согласилась составить нам компанию. И вообще, если брать ситуацию в целом, между прочим, именно с твоей подачи мы обе затащили её в душевую.

Курай тихо смеётся, уткнувшись лбом в мою ключицу. Этот крохотный толчок — такой родной, такой интимный, что у меня на миг перехватывает дыхание.

— Ну, ладно… может, мы все друг друга затащили, — говорит она, потягиваясь. — Зато теперь втроём веселее. И… как-то правильно. Ты не замечала?

Я киваю. Конечно замечала. Нэти — наш баланс. Трепетная, открытая, будто луч света между нашими тенями. Она добавляет нам глубины и нежности, не ломая ни одну из нас. Я уже скучаю по ней, словно мы не только без неё — но и неполные.

— Ладно. Душ так душ, — выдыхаю я, перекатываясь на бок. Кожа прилипает к ковру, как после долгого сна. Между ног — остатки нас, горячие, влажные, тягучие. Грудь тяжёлая, соски по-прежнему чувствительны. — Пока не приросли к ковру окончательно.

Я поднимаюсь первой, чувствуя, как внутренности отзываются ленивой пульсацией. Как будто моё тело медленно возвращается из какого-то другого измерения — не торопясь, но с удовольствием. Я смотрю вниз на себя: покрасневшие следы от поцелуев на шее, блестящая кожа, на груди — лёгкие отпечатки пальцев. Я не просто чувствую себя красивой. Я чувствую себя живой.

Курай поднимается следом, слегка пошатываясь, будто пробует ходить после долгого полёта. И всё равно в ней — эта кошачья грация. Мы встречаемся взглядами, и в её глазах я вижу не только усталость и нежность, но и нечто большее — ту самую искру, что говорит: "это было не просто".

Я замечаю камеру.

— Давай сделаем ещё один кадр? — предлагаю, словно в полубреду. — Встанем рядом, переплетём волосы. Ты смотришь в камеру, а я чуть в сторону. Будто… будто признаёмся, не говоря ни слова.

— Давай, — отвечает она, и в её голосе всё ещё вибрация прошедшего, тёплая и низкая.

Я завожу таймер, выставляю множественную съёмку, и, пока камера готовится, подбегаю к ней. Мы переплетаемся — телами, локонами, дыханием. Тик. Тик. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Каждый кадр — дыхание мгновения, след послевкусия.

— Посмотрим? — шепчет она, прижимаясь щекой к моей.

— Конечно.

Мы смотрим. Смеёмся. Дышим. Обнимаемся.

— Душ, — напоминает она мягко, почти уговаривая.

— Как прикажешь, mon amour, — отвечаю я, подхватывая её за талию.

Мы обе покачиваемся — будто всё ещё под водой. Шагаем в сторону ванной, не отпуская друг друга. Тёплые, вспотевшие, слипшиеся, но целые. Мы — одно!

Душ принимает нас, как родной кокон — тёплый пар мгновенно окутывает тела, а капли стекают по коже, обнимая, лаская, будто продолжая всё то, что происходило на полу. Только теперь — без спешки. Без накала. Это уже не акт страсти, а акт любви. Привычной. Домашней. Нашей.

Я поворачиваюсь к ней лицом. Курай стоит с закрытыми глазами, подставив лицо под струю. Вода бежит по её шее, скользит между грудей, по животу, исчезая в завитках чуть потемневших от влаги волос. Я любуюсь каждым изгибом. Мы такие похожие, но такие разные — и я знаю наизусть каждую впадинку, каждую родинку, каждый изгиб на её теле, даже тот, что появляется в уголке губ, когда она вот так слегка улыбается во сне.

Я беру гель, выдавливаю немного в ладонь и начинаю мыть её. Нежно. С уважением. С тем почтением, которое приходит не от страсти, а от признания: передо мной — всё. Всё, что дорого, всё, что нужно, всё, что я люблю.

Пальцы скользят по плечам, обводят лопатки, спускаются вдоль позвоночника. Она чуть выгибается, как кошка, подставляя себя под мои ладони. Потом я обхожу её, становлюсь сзади и медленно обвожу руками её грудь. Нежно, почти священно. Курай хмыкает, не открывая глаз:

— У тебя руки... как будто и не моют, а читают. По буквам.

Я склоняюсь к ней, шепчу в плечо:

— Я просто знаю, что здесь — моё любимое предложение.

Её грудь мягко ложится в мои ладони. Я чувствую, как соски слегка твердеют под тёплой водой и моими движениями. Не от возбуждения — от отклика, от жизни. Я не тороплюсь, обвожу пальцами каждую округлость, смывая следы нашей любви и одновременно впитывая их заново.

— А ты? — спрашиваю я, когда она разворачивается ко мне. — Где у тебя самая чувствительная точка?

Курай чуть прищуривается, как будто думает, но я знаю — она просто тянет момент. Потом её пальцы легко касаются собственной ключицы, ведут вниз — к ложбинке между грудей.

— Тут, — признаётся она. — Когда ты целуешь сюда… или просто кладёшь пальцы, даже не надавливая. У меня всё внутри сжимается и плавится.

— Запомню. Хотя я и так это знала, — улыбаюсь я, наклоняясь, чтобы поцеловать именно туда. Она чуть вздрагивает, дыхание задерживается.

— А у тебя? — спрашивает она тихо.

Я провожу рукой по своему животу, потом по внутренней стороне бедра, выше — туда, где кожа почти прозрачная, чувствительная до безумия.

— Вот здесь. Когда ты просто прижимаешься — не двигаясь, не гладя, просто тепло тела… — я замираю, вспоминая. — У меня внутри всё замирает.

— Да, — кивает она, обнимая меня за талию. — Я знаю. Я это чувствую. Каждый раз.

Мы берём губку, меняемся ролями. Она аккуратно, с особенной щепетильностью, моет мне грудь, водя по ней мягкими кругами, иногда задерживаясь большим пальцем на соске — просто чтобы посмотреть в глаза в этот момент. Потом опускается ниже, по животу, к лобку. Осторожно, будто гладит лепесток. Мою промежность она моет с почти медицинской внимательностью — но в каждом движении чувствуется любовь. Признание. Забота.

— Ну вот, — говорит она, — чиста как ангел. Хотя, конечно, кто из нас ангел…

— И кто из нас демон, — хмыкаю я.

— Обе. Поровну. Это же наша формула, — улыбается Курай и легонько касается моего носа губами.

Мы остаёмся под струёй воды ещё немного. Просто стоим. Прижавшись животами, грудями, лицами. Вода шумит, гасит внешнее, а внутри — всё ровно. Тихо. Надёжно.

— Знаешь, — говорю я, — вот так бы и стоять. Всю жизнь.

— Если бы не холодный кафель под ногами — я бы согласилась, — смеётся она. — Но... мы ведь ещё Нэти не набрали.

— Уже забыла. И я. Но знаешь, — я прикусываю губу, — если бы она сейчас вошла в ванную — я бы даже не прикрылась. Пусть знает, что такое наша любовь.

— Лисса!

Но она смеётся. И обнимает крепче.

Мы выключаем воду. Вытираемся вяло, как после массажа. Тела чуть ноют, но приятно. Ткань полотенец кажется грубой, но живой. Она трётся о соски — и те снова отзываются, словно хотят остаться в состоянии полной открытости.

И мы выходим — две обнажённые, мокрые, распаренные близняшки. Смеющиеся. Счастливые. Настоящие.

После душа мы не спешим вытираться — любим это ощущение свободы, как будто тела ещё не решили вернуться к одежде, к норме. Голыми, лениво бредём по квартире, босые ступни шлёпают по полу, а капли воды скатываются по коже, прокладывая путь по ключицам, спинам, животам… Мелкие, холодные, они цепляются за соски, за изгибы талии, исчезают в щелях между пальцами.

На кухне тихо, почти медитативно. Я пью сок — холодный, терпкий, с кислинкой апельсина. Курай стоит напротив, локоны её мокрых волос прилипают к шее и ключицам. Сок в горле — как вспышка — а потом прохлада растекается по телу. Мы смотрим друг на друга в полумраке кухни, на фоне редкого гудения холодильника и звона льдинки, упавшей в мой стакан.

И вот — чпок. Капля с моей груди срывается и падает на пол. Звук смешной, почти нелепый. Мы обе замираем, потом Курай фыркает, прикрывая рот рукой.

— Всё. Хватит. Нам пора в комнату. Надо хотя бы трусы надеть перед тем, как звонить Нэти.

Я тянусь за полотенцем, но больше ради жеста, чем по делу. Усмехаюсь, лениво.

— Почему? Я бы ей и так позвонила. Видеосвязь. Пусть знает, что её ждёт.

— Лисса! — шипит она, но голос её вибрирует от смеха. Это не упрёк — это игра, как всегда между нами.

Мы возвращаемся в комнату, и на секунду мне кажется, что мы и не покидали её — будто наш день просто переливается из одного момента в другой, без чётких границ. Всё пропитано теплом. Пол усеян одеждой, на спинке стула — вчерашние трусики, брошенные, как попало. Одеяло наполовину свисает с кровати. На столе — телефон, как маяк, напоминающий о внешнем мире.

Я сажусь на край матраса, чувствуя, как он чуть прогибается подо мной. Курай рядом, вытирает волосы, но вдруг замирает. Смотрит. В её глазах — ясность, тишина.

— Знаешь, всё, что происходит с нами… — голос мягкий, почти не слышный, как будто мысль вырывается наружу помимо воли. — Я не могла бы представить себе никого другого рядом. Кроме тебя.

Я не отвечаю словами. Только тянусь вперёд и целую её в плечо. Её кожа тёплая, чуть влажная от воды. Соль и мыло ещё чувствуется на губах.

— Я знаю, — шепчу.

Пока она возится с телефоном, я подхожу к шкафу. Роюсь в белье: кружево или шёлк? Светлый — слишком невинно. Тёмный — откровенно. Два комплекта — один ей, один мне. Курай тем временем сидит, закутавшись в мою чёрную рубашку, застегнув только одну пуговицу. Она слегка наклоняется, поджав под себя ногу, и мне открывается знакомая линия её бедра, изгиб талии, мягкий изгиб груди, едва прикрытый. На щеках — румянец. На губах — спокойствие. И уязвимость, и сила.

Я, напротив, не тороплюсь прикрываться. Пусть камера потом поймает кадр — в отражении зеркала шкафа: моя спина, проблеск бедра, тень груди. Честно. Искренне. Почти демонстративно.

— Ну? — бросаю я через плечо. — Звонишь или как?

— Звоню... — пробормотала она, уткнувшись в экран. — Хотя она, наверняка, ещё дрыхнет.

Гудки. Один. Второй. Третий... Мы уже переглядываемся с улыбками, когда экран вспыхивает — вызов принят.

Картинка темновата, зернистая. Из неё медленно проступает лицо Нэти: мятая, сонная, волосы топорщатся во все стороны, на щеке чёткий отпечаток от подушки. Или, может, от одеяла. Или обоих сразу.

— Кто?.. — хрипит она, не открывая глаз.

— Мы! — синхронно выкрикиваем мы с Курай. Я в этот момент как раз прохожу в кадре, голая, с бюстгальтерами в руках, примеряя один к груди перед зеркалом.

Глаза Нэти распахиваются. Она щурится, будто не верит, потом резко фокусируется.

— Эм... Подождите... Лисса… ты... Ты голая?

— Пока да! — радостно отвечаю я, заглядывая в камеру. — Помогаю сестричке выбрать бельё на день. У тебя есть предпочтения?

— А если бы я была не одна?! — восклицает она, уже явно проснувшись.

— Что?! У тебя есть парень?! — театрально поднимаю брови. — И ты нам не сказала?! Предала!

— Нет! Ну… не в этом дело... Но вообще-то… а если бы?!

— Вот теперь точно проснулась, — замечает Курай, пряча улыбку за ладонью.

Нэти фыркает, сбрасывает одеяло. И только теперь мы замечаем, что на ней… ничего. Абсолютно. Когда она встаёт с кровати, её грудь мелькает в кадре, слегка покачиваясь, и это выглядит почти сюрреалистично — как будто она ещё не определилась, в каком сновидении оказалась.

— А ты вообще стесняться собираешься, нет? — говорю я, прикрывая один глаз бюстгальтером, как подзорной трубой.

— А чего мне стесняться?! — доносится из-за кадра. — Что естественно — то прекрасно. И вообще, вы на себя посмотрите! Одна в рубашке без белья, другая вообще голая шастает!

— Мы хотя бы дома вдвоём! — парирует Курай. — А ты? Где сейчас шастаешь?

— Я?! — камера дергается, смещается на потолок, потом на зеркало. — Я… в ванну! Ну вас к чёрту! Разбудили!

Раздаётся лёгкое журчание. Мы обе замираем, переглядываемся.

— Ээээм… — протягиваю я. — Нэти… ты сейчас…

— Да! — уверенно отвечает она. — Если уж вы такие «естественные», то и я не буду ломаться.

— Хоть бы постеснялась! — хохочет Курай, прикрывая лицо ладонью.

— Да пошли вы! — огрызается Нэти, смеясь. — Зачем вообще звоните в такую рань, дикарки?

— РАНЬ?! — я поднимаю телефон, тычу в экран. — Двенадцать! Полдень! У тебя режим, как у летучей мыши!

— Когда встал — тогда и утро, — философски замечает она, и мы слышим, как сливается вода.

Мы смеёмся. По-настоящему. В голос, с надрывом, с хрипотцой, с тем самым особым ощущением, когда между вами нет ничего, кроме тепла. Ни недосказанности, ни углов, ни напряжения. Только воздух, наполненный утренним светом, шутками, легким абсурдом — и телами, которые больше не нужно прятать. Ни от себя, ни друг от друга, ни от той, что на другом конце экрана.

Курай на секунду зависает, глядя в экран, потом будто бы делает крошечное усилие — внутренний щелчок, сдвиг. Лицо выпрямляется, взгляд проясняется, плечи расправляются. Она подтягивает рубашку выше, прикрывая ключицы, и её голос звучит уже по-другому — спокойный, ровный, наполненный внутренним весом, почти деловым:

— Нэти, послушай. Мы хотим увидеться сегодня. Погулять. Просто… есть вещи, которые нужно проговорить вслух.

Нэти в это время стоит у раковины, прижимая телефон плечом, рукой приглаживает лохматые волосы. В её отражении в зеркале — беспорядок и уют, простота и утро, которое начинается не с кофе, а с откровенного видео-звонка.

— Что обсудить — это ты ещё мягко сказала, — усмехаюсь я, всё ещё не спеша надевать верх, подбирая Курай комплект белья. — Скорее, что прожить.

Я подаю ей кружевные трусики, и в то же время сама начинаю одеваться. Медленно, с артистичной небрежностью — будто сцену разыгрываю, как будто камера всё ещё смотрит. Бюстгальтер полупрозрачен, лямки цепляются за плечи, скользят. Я поднимаю грудь, поправляю чашечки. Тело уже почти привычно к взглядам — и мне приятно, что оно нравится. В том числе — себе.

Натягивая трусики, я наклоняюсь чуть глубже, зная, как падает свет. Нэти хмыкает и прищуривается, словно не может определиться — укорить или восхититься.

— Извращенка, — бурчит она, но это прозвучало скорее как «родная».

А потом зевает — так широко, будто её может унести этим зевком целиком. Телефон дрожит в её руке.

— Ладно. Давайте возле ТЦ. Только не раньше, чем через часа три. До этого я даже существовать не в состоянии.

Она мнётся, массируя шею, и мы слышим лёгкий треск суставов. Под глазами — чуть заметные тени, но в лице уже больше живости, чем сонливости.

— Окей, договорились, соня, — кивает Курай. Её голос мягче, но всё ещё чёткий. — Только не забудь, что ты согласилась.

— Я поставлю пять будильников. И десятый — на повтор.

— Только не отключи их вслепую, как в прошлый раз, — подкалываю я, застёгивая джинсы. — А то опять будет великий побег с весенней контрольной. В пижаме и с криками.

— Один раз было! — фыркает Нэти, возмущённая только на десять процентов, остальное — смех и ностальгия. — И то, кстати, весело! Хотя, да, ладно. Постараюсь не повторить.

Мы смеёмся. Без остатка. Легко, щедро. Как будто никто из нас не держит себя в руках — да и не нужно. Этот смех заполняет комнату так, как свет ложится на стены — густо, мягко, с золотистой пылью.

На экране Нэти тоже смеётся, прижав ладонь ко рту, чтобы не разбудить кого-нибудь... хотя, кажется, она дома одна. Волосы торчат в разные стороны, лицо раскрытое, голое — как и тело. Но сейчас это уже не акцент, а фон. Не неловкость, а доверие.

Как будто мы — не просто подруги. А нечто большее. Трое, связанных чем-то, что выходит за рамки слов.

Курай нажимает на кнопку, экран гаснет. На мгновение наступает тишина. Мы обе смотрим друг на друга, не двигаясь. В глазах отражается одно и то же — лёгкий блеск, остатки смеха, и что-то большее. Признание. Или предчувствие.

А потом нас снова прорывает. Хохот возвращается, с новой волной, ещё ярче. Я хватаюсь за край кровати, сажусь, вытираю глаза ладонями. Курай смеётся почти беззвучно, закрыв лицо рукой, покачиваясь.

— Если у нас уже такое начало учебного года… — выдыхаю я сквозь смех, — …то я боюсь представить, что будет дальше!

Курай приподнимает бровь, смотрит на меня чуть прищурясь, наклоняя голову набок — в её лице игра.

— Боишься? Или… ждёшь?

Я замираю, делаю глубокий вдох. Смех постепенно сходит на нет, оставляя вместо себя чистое, тёплое послевкусие. Смотрю на неё прямо, спокойно. От сердца.

— И то, и другое. — Говорю это тихо. Честно. — Но одно я знаю точно: мы надолго запомним это время.

Она кивает. Медленно, с какой-то внутренней тяжестью, которая не пугает. А наоборот — обещает. В её глазах вспыхивает отблеск того, что я чувствую сама. Что бы ни случилось дальше — мы уже на этом пути. И он будет разным. Но всё на нём будет нашим.

И в этой простой уверенности — утренний свет, крошки от вчерашнего ужина, рубашка на голом теле. Будильники. Голос в камере. Смех. И запах её кожи, всё ещё тёплой после душа.

Это всё — жизнь.

И она только начинается.

P.S Глава не до конца отредактирована. Чуть позже поправлю.

_______________________________

Странички автора.

https://boosty.to/verassa

https://m.vk.com/id537120240

https://www.litres.ru/author/kuryana-sokolova/