Курай.

Лампочка в прихожей ярко горела над головой, заливая нас мягким и теплым светом. Пространство будто замкнулось — между стенами, между нашими телами, между тем, что мы только что сделали, и тем, что собирались с ним сделать.

Мы с Лиссой стояли по обе стороны от Марка. Чёрные пальто, чуть расставленные ноги, лёгкий наклон головы — мы выглядели как слаженная пара, как две линии, сжимающие его посередине. Я чувствовала её дыхание сбоку, чувствовала её настрой. Хищная, довольная, спокойная — как кошка после охоты. Мои волосы сползали с плеч, пахли нашим потом, духами, возбуждением. Запах Лиссы — острее. Мы были близко. Ближе, чем позволительно.

А он — между нами. В носках, со скомканной коробкой от пиццы, прижатой к груди, словно она могла его спасти. Он не знал, куда смотреть. Его дыхание — шумное, рваное, будто он только что пробежал подъезд. Пальцы дрожали. Он казался меньше. Младше. Уязвимее. И, как ни странно… красивее.

Молчание зависло между нами, как тёплая вуаль. Не случайность — уже нет. Не команда — пока нет. Просто пауза. Пауза, в которую он впадал, как в бездну.

— Что ж, — лениво потянулась Лисса, голос её был почти мурлыкающим, но с жёсткой нотой под кожей. Я двинулась чуть вбок, мы с ней как будто смыкались вокруг него. — Сними пальто. Сначала с меня.

Он кивнул. Не сказал ни слова. Просто подошёл. Немного неловко, но не спотыкаясь. Его руки дрожали, когда он коснулся её воротника. А она закусила губу. Не от волнения — от удовольствия. Смотрела на него как на игрушку, как на свою добычу.

Он снял пальто с её плеч. Под ним — прозрачная блузка, тонкий топ, обтягивающий грудь, короткие кожаные шорты. Свет мягко подчёркивал её живот, линии бёдер. Я знала, как он на это смотрит. Я сама только недавно не могла оторваться.

Он растерянно сжал ткань в руках. Я просто кивнула на вешалку:

— Ты же слуга, Марк. Повесь аккуратно.

Он шагнул к стене, повесил её пальто. Вернулся ко мне. Глаза — чуть растерянные, но не испуганные. Я ждала. Дала ему почувствовать, что сейчас — моя очередь.

Он понял.

Медленно подошёл. Осторожно расстегнул пуговицы на моём пальто, одна за другой. Ткань соскользнула с плеч, и я почувствовала, как прохладный воздух скользнул по спине. Платье под пальто — лёгкое, с открытой спиной, почти невесомое. Мне не было холодно. Мне было… остро. Я чувствовала свою кожу, соски, бёдра. И его взгляд. Он не смотрел в глаза — смотрел ниже.

Он снял пальто и снова повесил. Уже аккуратно, машинально.

— Сапожки, — сказала Лисса. Голос её стал ниже.

Он повернулся.

— Сначала с неё, — добавила она, усаживаясь в кресло, закидывая ногу на ногу.

Я села на край дивана, вытянув одну ногу, так чтобы сапог оказался прямо перед его лицом. Он опустился на колени. Осторожно обхватил руками мой сапог. Его пальцы тёплые, чуть влажные от волнения. Он потянул молнию — медленно. Стянул обувь, обнажив мою ступню. Потом вторую. Его ладони задержались у моих щиколоток, я почувствовала покалывание в животе. Как будто что-то проснулось, раскрылось внутри.

Он ушёл, поставил обувь к остальной, и повернулся к Лиссе. Та уже вытянулась, вальяжно разложив ноги. Сапожки — сложные, с пряжками, со шнуровкой. Он повозился. Мы молчали. Только наши взгляды — внимательные, оценивающие. Я чувствовала, как пульс у меня на шее. Слышала собственное дыхание.

Он старался. Даже слишком. Но в этом старании была сладость. Он уже не просто смотрел — он был внутри нашей игры.

Когда он снял и её сапоги, мы вдвоём поднялись и неспешно прошли в гостиную. Я чувствовала, как его взгляд — у меня на затылке, на шее, сползал вниз. Он не просто смотрел. Он запоминал. Ноги. Бёдра. Ткань, облегающую ягодицы Лиссы. Мои лопатки. Мы шли медленно, нарочно.

В гостиной было тепло. Ковёр под ногами мягкий, ласкающий. Лисса встала посреди комнаты, не глядя на него, и начала снимать блузку. Медленно. Одна пуговка. Вторая. И — как скинутая кожа — ткань полетела на пол. Остался только топ, короткий, обтягивающий грудь, и шорты. Её живот — плоский и белый. Талия, ключицы, всё — открытое, уверенное.

Я встала за её спиной и начала с себя. Медленно потянула лямки платья, чувствуя, как ткань соскальзывает. Оно сползло, мягко, беззвучно, упало к ногам. Под ним — почти ничего. Только трусики. Грудь стала свободной. Соски — твёрдые. Я чувствовала, как воздух обтекал их, ласкал. Я повернулась, поймала взгляд Лиссы. Она — чуть приподняла бровь, усмешка скользнула по губам.

— Попросить слугу принести тебе рубашку? — лениво, чуть насмешливо.

Я села на край дивана, поджав ногу. Грудь качнулась от движения, соски натянулись сильнее. Я провела пальцами по плечу — будто невзначай, но я знала, что он смотрит.

— Не нужно, — сказала я. — Я дома. Здесь я могу вести себя как хочу. А он — всего лишь слуга.

Он стоял, застыл, глаза бегали. Он не знал, куда смотреть. Весь красный. Всё тело — напряжение. Я указала на платье:

— Подними. Повесь аккуратно.

Он наклонился. Поднял моё платье как реликвию. Медленно, нежно, будто боялся порвать. Я видела, как дрожит его дыхание. И как сильно натянулась ткань на его джинсах.

"Если бы он знал, что я уже представляю, как его пальцы скользят по внутренней стороне моих бёдер…"

Мы с Лиссой устроились на диване, наблюдая. Он бережно нёс платье, потом вешал. Точно, послушно. Как будто боялся быть недостаточно хорошим.

— Думаешь, он справится? — прошептала Лисса, почти касаясь губами моего уха.

— Пока слушается — справится. Но дальше будет сложнее, — я чуть улыбнулась.

— А ты уверена, что он не сбежит?

Я наклонилась вперёд, не сводя глаз с его спины.

— А ты хочешь, чтобы он сбежал?

Она замолчала. Потом:

— Нет. Хочу, чтобы остался. Пока мы не отпустим.

Мы обе замерли. Смотрели, как он вешает одежду. Как дрожат его пальцы. Как он уже — наш. Хоть пока ещё этого не понял.

Мы устроились на диване почти синхронно — будто заранее отрепетировали каждое движение. Я чувствовала, как мягкая ткань обивки пружинит под бедром, как тепло ламп скользит по коже, будто тёплый воск, обволакивая нас. Легкая дрожь, запущенная последними прикосновениями, до сих пор вибрировала внизу живота, отдавалась между бёдер, словно там притаился пульс, живущий отдельно от меня. Я попробовала выдохнуть — спокойно, ровно — но в груди всё ещё кололо, а в голове плавал плотный туман возбуждения.

Марк всё ещё стоял у вешалки, аккуратно развешивая нашу одежду, как будто мы были коллекционными куклами, а наши вещи — эксклюзивными аксессуарами. Слишком трепетно. Слишком медленно. И… как ни странно — приятно. Я прикусила губу, не отрывая от него взгляда. Мои внутренности сжались, в предвкушении чего-то большего. Всё это начинало затягивать, как вязкий сон.

— Марк, — лениво потянулась Лисса, выгнувшись всем телом, словно в кошачьем потягивании. Голос у неё был масляный, текучий. — Принеси нам сока. Апельсиновый. Холодильник на кухне. Найдёшь лёд — добавь. Мы хотим пить.

Он кивнул быстро — почти рефлекторно — и скрылся за углом. Послышалось, как шаркают по полу его носки, как хлопнула дверца холодильника, зазвенело стекло. Я опустила взгляд на свои колени, на чуть раздвинутые бёдра, на голую кожу, едва прикрытую лёгкой тканью пледа. Всё было странно. Абсурдно. И бесконечно возбуждающе. Мы были полуголые, расслабленные, медленные. А он — одетый, суетливый, подчёркнуто услужливый. Как будто мир перевернулся. Как будто я сама — управляю его гравитацией.

— Видела, как он облизывал глазами твою грудь? — прошептала Лисса, наклоняясь ближе, её волосы коснулись моей щеки.

Я тихо рассмеялась, не сводя взгляда с тени в проёме кухни.

— Видела. И не только грудь.

Мои соски вновь отозвались лёгкой пульсацией. Я провела пальцем по внутренней стороне бедра, почти не касаясь кожи — просто чтобы почувствовать себя. Напомнить, насколько живая я сейчас.

— Потом его надо поблагодарить, — продолжила Лисса, поправляя топ, под которым уже виднелись острые точки возбуждённых сосков.

— Или… наградить, — прошептала я, не скрывая полуулыбку.

— Посмотрим, как поведёт себя дальше, — её голос стал ниже, шероховатее. — Вечер только начинается.

Я кивнула, медленно, словно скользнула этим движением внутрь её слов.

— Согласна, — шепнула. — Хоть ты и подарила мне отсрочку… но я всё ещё возбуждена. Даже сильнее, чем была.

Лисса метнула в меня короткий взгляд — с той самой искрой, где перемешалось сестринское признание, азарт, и что-то более хищное, зреющее в ней изнутри.

— Понимаю, сестрёнка, — её голос стал почти нежным, почти угрожающим. — Я тоже уже на грани.

В этот момент он вернулся.

Марк вошёл, неся перед собой поднос — как служитель, как тот, кто знает своё место. На нём — два высоких стакана, в каждом янтарный сок, и лёд, звенящий о стекло. Его руки дрожали, но он держался. Гордо. Стараясь не выдать, что весь центр его тела буквально вскрыт. Шорты не скрывали ничего. Ткань выпирала вперёд, предательски. Я облизала губы. Возбуждение отозвалось между ног горячим толчком. Мой взгляд невольно скользнул туда. Я уже представляла, как бы он выглядел без ткани… как бы встал на колени…

Он поставил поднос на стол перед нами. Сделал шаг назад. Остался стоять.

Мы с Лиссой, не сговариваясь, одновременно взяли по стакану. Лёд приятно звякнул. Первый глоток — сладкий, кислый, холодный. Как пощёчина, как пробуждение.

— Нашёл даже лёд, — кивнула я, глядя на Лиссу.

— Умный мальчик, — отозвалась она, с мягкой ухмылкой, облизнув кончик пальца, будто пробуя на вкус не сок, а его послушание.

— Марк, — сказала я, чуть наклонившись вперёд. Он выпрямился, встал по стойке — смешно и мило.

— Встань вон туда, в угол, — продолжила я. — Между окном и полкой. Жди. Когда нам понадобится что-то ещё — мы тебя позовём.

Он замер на секунду. В глазах мелькнуло непонимание, может — надежда, что мы скажем больше. А потом он медленно кивнул и пошёл, будто шёл на службу. Занял указанное место. Встал ровно. Сложил руки за спиной. Опустил взгляд. Он выглядел почти смиренно. Почти красиво. И — не задавал вопросов.

Лисса провела пальцем по моему бедру. Её ноготь обрисовал дорожку к колену.

— Ты чувствуешь, да?

Я глубоко вдохнула. Внутри всё вспыхивало, дышало, извивалось.

— Угу… Я чувствую, что мы начнём раньше, чем собирались.

Она усмехнулась, но ничего не сказала. Только сдвинулась ближе. Я чувствовала её бедро, её тепло, её возбуждение — прямо рядом со своим.

А в углу стоял он. И ждал. Даже не представляя, что будет дальше.

Я вытянула ноги, позволив ступне скользнуть по ковру — медленно, с ленивым удовольствием — и повернулась к Лиссе. Она сделала ещё один глоток сока, закрутив стакан в пальцах так, будто держала что-то куда более крепкое, чем просто фрукты со льдом.

— Он не только покорный, — сказала я, глядя поверх стеклянного ободка. — Ему это… нравится.

— Да, — голос у неё был чуть ниже, почти мурлыкающий. — Он даже не пытается это скрыть. Видела, как дрожали его пальцы, когда он ставил поднос?

Я кивнула, едва заметно. Мои мысли всё ещё кружились где-то в том углу, где он стоял. Его спина, руки за спиной, напряжённые шорты, приподнятое дыхание.

— А как у него дёрнулся живот, когда ты сказала "ждать"? — добавила я. — Он весь сжимается, как струна, когда слышит приказ.

— Значит, чувствует момент, — Лисса откинулась на подушку, но глаза её не смягчились. Только сузились. Хищно.

Мы замолчали. Просто наблюдали. Он был неподвижен, как будто его поставили туда руками. Только грудь поднималась, выдавая его частое дыхание. Шорты по-прежнему выпирали вперёд, нелепо, неприкрыто, отчаянно.

— И что дальше? — спросила Лисса, чуть наклонив голову.

Я посмотрела на неё. Потом — на него. Потом снова — на неё.

— Мы можем проверить, насколько он готов. Или… наоборот, подождать. Пусть горит. Пусть думает, что уже близко. Пусть плавится изнутри.

— Мы жестоки, — хмыкнула она. — Это мне нравится.

— Нет, — я качнула головой. — Мы справедливы. Он пришёл по доброй воле. Он мог сказать «нет». Мог одеться и уйти. Но остался. Он выбрал быть слугой. А это значит — должен подчиняться. До конца.

Мы снова сделали по глотку. Сок был терпким, язык щипало, как от цитрусовой кожи. Я почувствовала, как капля скатилась с уголка губ — и не вытерла её.

— Что будем с ним делать? — спросила Лисса, не сводя глаз с угла.

— Пока пусть стоит, — я провела пальцами по своему бедру. — Пусть привыкает. Это важно — научиться стоять в ожидании. Смиренно.

— Он ждёт. Он почти дрожит. Ему бы хватило и простого прикосновения. Хотя бы взгляда. Ты видела, как он волновался, когда снимал с меня сапоги?

Я усмехнулась.

— Видела. Он держал их, как реликвии. Как будто в его руках были не сапоги, а часть тебя.

Я коснулась её ступни своей ногой. Тепло. Плоть к плоти. Сухая, но электрическая искра.

Мы обменялись взглядами. В её глазах сверкало. И я знала, что сейчас, в этой паузе между действиями, мы обе думаем об одном. О том, как долго можно тянуть, как мягко и жестоко можно растягивать момент… превращая чужое возбуждение в свою игру. В топливо.

Он в углу. Мы — две тени на диване. Он — напряжённый силуэт. Мы — мягкие, тёплые, обнажённые в правильных местах. Мы — его режиссёры. А он — сцена, на которой строится ритуал.

Я чувствовала, как наше тепло с Лиссой сливается. Как будто мы дышим одним телом. Свет лампы за спиной обволакивал нас янтарным полумраком. И только стеклянные бокалы в наших руках отсвечивали отблесками — как маленькие маяки в тёмной воде.

Марк всё ещё стоял в углу. И я знала: он слышит нас. Каждую интонацию. Каждый вздох. Это давало мне такую власть, от которой я снова сжалась внутри — резко, сладко.

— Я думаю, — выдохнула я, поставив бокал, — наш слуга заслужил маленькое задание.

— Ммм… согласна, — Лисса провела пальцами по своей ноге, медленно, вверх, по линии гетра. — Он должен быть полезным. Не просто стоять… служить.

— Заботиться, — добавила я. — О нас.

Я наклонилась вперёд, чувствуя, как напряжение пульсирует внизу живота.

— Марк, — произнесла я спокойно, но с нажимом.

Он обернулся. В его взгляде — ожидание, смесь желания и лёгкого страха. Эта капля страха блестела почти красиво. Я чувствовала, как она возбуждает и его, и меня.

Он подошёл. Неуверенно, медленно. Лицо напряжённое, но спокойное. Шорты предательски выпирают — он явно не может скрыть, что происходит у него внутри.

Мы с Лиссой не двинулись. Только смотрели. Как на вещь. На предмет. На функцию.

— Ванная, — сказала Лисса. — Там найдёшь таз.

— Наполни его горячей водой, — продолжила я. — И принеси сюда. Вместе с мягкой мочалкой.

Я сделала паузу, прикусив губу.

— Для наших ног.

Он моргнул. Словно ожидал подвоха. Но понял: это всерьёз.

— Быстро. Но аккуратно, — добавила я. — Разольёшь воду — вытирать будешь языком.

Он охнул. Почти беззвучно. Но кивнул. Пошёл. Почти бегом.

Мы проводили его взглядом.

Я повернулась к Лиссе, всё ещё ощущая, как кожа под гетрами покалывает от жара, скопившегося внутри.

— Думаешь, он правда испугался? — спросила я, и голос мой звучал лениво, почти ласково.

— Он взволнован, — ответила она, глядя в сторону угла. — И не только этим. Ты видела его колени, когда он стоял?

— Дрожали?

— Угу. От напряжения. И… желания.

Мы обменялись взглядами и снова тихо рассмеялись. Смех был сдержанным, бархатным, как всё происходящее. Я вытянула ноги, чувствуя, как плотная ткань гетр облегает икры, подчёркивая изгибы. Внутри поднималась волна — не пот, нет. Что-то другое. Горячее. Влажное. Пробуждённое его вниманием.

Лисса бросила взгляд вниз и протянула:

— Наши ножки заслужили спа-салон.

— И преданного мальчика в роли мастера, — добавила я, и почти сразу мы услышали шаги. Шорох ткани. Он возвращался.

Я знала, не видя, что он всё сделал. Мы с Лиссой не пошевелились, когда он появился в дверном проёме: в руках — большой белый таз, полный горячей воды. Я увидела, как поднимался пар, окутывая его руки тонкой дымкой. Внутри покачивалась белая мочалка — мягкая, как мы любим. Он нёс это аккуратно, с такой трогательной заботой, будто держал что-то бесценное.

Он подошёл, опустился на колени и поставил таз прямо перед диваном. И замер. Ждал.

Пар из таза полз по полу, обволакивая нас влажным, тёплым дыханием. Я уловила тонкий аромат масла, добавленного в воду — что-то цитрусовое, свежее, и одновременно... вызывающее. Меня обдало жаром от колен до живота. Я сжала ноги, стараясь не показать, как глубоко во мне отозвалось это ощущение.

Он поднял взгляд. Глаза внимательные, напряжённые, с каплей страха. И с искрой нужности.

Рядом Лисса слегка выпрямилась, подбородок её поднялся. Она больше не просто сестра рядом со мной. Она — королева в своём кресле. И я чувствовала, как сама будто перетекаю в такую же роль.

— Разувай, — сказала она мягко, но с той самой интонацией, после которой спорить бессмысленно. — Сначала гетры. Осторожно. Не тяни. Не рви. Ты же не зверь, Марк?

Он кивнул, молча. Потянулся к её ногам, и я, затаив дыхание, наблюдала, как его пальцы коснулись чёрной плотной ткани. Его руки дрожали. Едва-едва. Но я это видела. Он снял одну гетру сантиметр за сантиметром, медленно, будто раскручивал свиток с заклинанием. Потом — вторую. Лисса вытянула ноги, положив ладони по бокам, с видом женщины, которой должны служить без условий.

Он аккуратно сложил гетры. И только тогда повернулся ко мне.

— Нет, — сказала я, резко, но без злобы. Просто — твёрдо. — Сначала сестра. Потом — я. По порядку.

Он замер. На долю секунды. Склонил голову. И я почувствовала, как у Лиссы чуть дрогнули губы — она оценила. Я тоже.

И пока он снова занялся её ногами, я всё больше погружалась в происходящее. Его движения — аккуратные, внимательные. Её ступни блестели в воде, покрытые тонкой плёнкой пара и каплями. Её дыхание стало глубже. И я чувствовала: она получает удовольствие.

— Можешь начинать, — сказала она чуть громче. — С левой. Медленно. Тщательно. Мы хотим, чтобы наши ножки были… довольными.

Он опустил мочалку в воду, отжал, и провёл по ступне. Я услышала, как Лисса выдохнула. Едва заметно. Но я знала её слишком хорошо, чтобы не понять: прикосновение было в точку. Она шевельнула пальцами ног. Он продолжил. Пятка, щиколотка, подъем… Дальше. С уважением. С трепетом. С тем, что пробирает.

Воздух в комнате стал тяжёлым, как бархат. Я чувствовала, как дрожит у меня внутри что-то женское, влажное, горячее. Я наблюдала, как он моет её. Как будто это была святыня.

Он перешёл ко второй ноге. И в этот момент Лисса резко откинулась назад и подняла ногу, толкнув его в грудь.

Он упал, вскрикнул — скорее от удивления, чем от боли. Растянулся на полу. Таз едва не перевернулся, вода плеснулась, но осталась на месте. Он лежал, распахнув глаза, будто не верил, что его толкнули.

— Слуга! — театрально воскликнула Лисса, не повышая голоса, но в ней звенела власть. — Ты забыл, что после мытья ноги её нужно вытереть?

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

— А полотенца ты принёс? — продолжала она, поднимаясь на локтях. — Нет. Так о чём ты думал?

Марк медленно приподнялся. Щёки горели. Но глаза — нет. В них не было стыда. Только игра. Погружение. Он хотел быть здесь. Он хотел, чтобы с ним так.

И да. Шорты всё так же стояли. Даже сильнее, чем прежде.

— В ванной, на сушилке, — протянула Лисса. — Возьми два. Пушистых. Только ножных. Мы с сестрой… любим комфорт.

Он кивнул и ушёл. Я наклонилась к Лиссе, касаясь её плеча пальцами.

— Жестоко, — прошептала я. Но внутри всё пульсировало, жгло, текло.

— Он же хочет награду, сестрёнка, — улыбнулась она. — Пусть старается.

Я тихо хихикнула и закрыла лицо ладонями. Умение Лиссы держать нить игры не имело границ. Трудно было поверить, что та же девушка, которая утром тянется ко мне с зевком, шепчет «кофе, пожалуйста» и мёрзнет под одеялом, теперь отдаёт приказы с величественной осанкой, будто рождённая царить.

Может, именно поэтому я снова вспомнила… ту ночь. Самую первую.

Как она уложила меня, медленно и нежно, словно обряд. Как пальцы скользили по коже, как губы находили шею, уши, грудь… И когда я почти, почти уже… — она останавливалась. Меняла ритм. Сбивала дыхание, заставляла дёргаться, замирать — и снова начинала всё сначала. Губами. Язычком. Теплом. Мягко, упрямо, неотвратимо, пока я не растворялась в пульсирующем взрыве.

От одного воспоминания я почувствовала, как мои трусики, и без того влажные, стали ещё мокрее. Они прилипали к коже, к лепесткам — чуть раздражающе, но и… возбуждающе. Я не пошевелилась. Только глубже вдохнула и сжала колени — будто это могло хоть немного сдержать прилив желания.

В этот момент он вернулся. Марк. В руках — два полотенца, аккуратно сложенные, как подарки: белое и серое. Он подошёл, опустился на колени, почти благоговейно, взгляд — сосредоточенный, дыхание — сбивчивое. Ни слова. Он просто ждал.

А мы... мы ещё не решили, что скажем. Но скажем. Очень скоро.

Он застыл перед нами с полотенцами в руках, будто ждал разрешения дышать. Мы с Лиссой молчали. Только смотрели — изучающе, чуть насмешливо. В комнате стало особенно тихо, и в этой тишине я уловила его дыхание — короткое, учащённое. Воздух между нами вибрировал. Напряжение становилось почти осязаемым.

— Слуга, — произнесла я, медленно смакуя слово, как бархатный хлыст. — Сок почти закончился.

— Но мы больше не хотим сока, — добавила Лисса, облизав губы с ленивым удовольствием.

Я кивнула на шкаф в углу:

— Вон там. Видишь?

— Принеси нам вина. Красного. Сухого. Холодного.

Он кивнул — снова молча — и поднялся. Двигался осторожно, стараясь не зацепить ковёр, будто боялся разрушить волшебство происходящего. И в этих движениях появилась другая нотка: он больше не суетился. Он входил во вкус. И это... только подливало масла в наш внутренний огонь.

— Интересно… — прошептала Лисса, склонившись ко мне, — будет ли он таким же послушным, когда дело дойдёт... до большего?

Я не ответила. Только уголки губ дрогнули. А внутри всё вновь завибрировало, как вино, которое я ещё не держала в руках — упруго, горячо и сладко скользко.

Он вернулся — с бутылкой, двумя бокалами и штопором. Поставил их на столик, наклонился чуть вперёд в ожидании одобрения. Я взяла бокал: холод стекла приятно коснулся пальцев. Лисса — второй. Он начал открывать бутылку — старательно, чуть нервно, но всё же медленно, с вниманием. Нам это нравилось.

Когда густое, тёмное вино с рубиновыми отблесками потекло в бокалы, аромат заполнил пространство — терпкий, глубокий, обволакивающий. Почти как сама атмосфера между нами.

Мы сделали по глотку.

— А теперь… продолжай, — сказала Лисса, вытянув к нему ногу, напоминая: работа не окончена. — С той, на которой остановился. Только осторожно.

Он опустился на колени, и я, держа бокал, откинулась назад, наблюдая. Он вновь взял тёплую мочалку, обмакнул в воду и провёл по ступне. Потом — по щиколотке. По икре. Без суеты. Почти с благоговением.

Когда он взял полотенце и начал промакивать кожу, я заметила: он не тёр. Он почти ласкал. Приятно. Удивительно.

Лисса склонила голову набок и прошептала:

— Чувствуется… старается.

Я поставила бокал и наклонилась вперёд, медленно вытянула ногу. Кончиками пальцев коснулась его плеча — легко, лениво, как будто случайно. Но он почувствовал. Его спина напряглась. Он не шелохнулся — но не мог не заметить.

Моя ступня скользнула по его футболке — ткань влажная, тёплая, отдающая теплом кожи. Я двинулась выше — к шее, туда, где жилка на горле стучала так отчётливо, что это было почти слышно. Его дыхание участилось. Мне не нужно было смотреть — я чувствовала это.

Я продолжила — вниз, по позвоночнику, к пояснице. Медленно. Почти не касаясь, но оставляя следы, будто пишу по нему незримыми словами. Он чуть выгнулся, удерживая равновесие. Он позволял. Он подчинялся.

Моя нога скользнула ещё ниже. По боку. По талии. И наконец — легла, едва ощутимо, на его бедро. Я надавила пяткой — совсем чуть-чуть. Этого оказалось достаточно.

Под тонкой тканью я почувствовала его. Настоящего. Горячего. Твёрдого. Его член отозвался на прикосновение лёгкой дрожью, пульсацией, как будто жил своей жизнью, стремясь быть увиденным, узнанным, признанным.

Я медленно подвигала ступнёй по напряжённой ткани. Как бы невзначай. И внутри меня отозвался отклик — тугой, сладкий, пульсирующий. Лепестки дрогнули, я сжала бёдра, но пламя уже горело. Слишком ярко.

Наверное, там, под шортами, так же жарко, как и у меня, — мелькнуло в голове, и я прикусила губу.

Да и у Лиссы тоже. Она умеет сохранять лицо, но я-то знаю, как у неё вздрагивает внутренняя сторона бёдер, когда её пробирает. Она пьёт вино, как будто ничего не происходит — но я вижу, как сильно сжаты пальцы на ножке бокала.

Я вновь провела ступнёй по его паху — медленно, чуть сильнее, с тонким нажимом через ткань. Он резко вдохнул, шумно и резко, словно воздух стал гуще, но не остановился — продолжал обмывать Лиссе ногу. Его пальцы аккуратно касались её кожи, но я чувствовала, как под ними подрагивают его мышцы. Его тело жило своей борьбой — между долгом и искушением. И каждая эта судорога, каждый сдержанный вздох — отзывался во мне чем-то влажным, низким, сладким.

Он держался. Он оставался в своей роли. Верный, сдержанный, покорный. И это... заводило до боли.

Я не касалась напрямую — только через ткань, только краем ступни, только мимолётными касаниями. Всё было как будто. Только нога. Только движение. Только дыхание. Но в этой грани — в этой зыбкой, напряжённой недосказанности — было гораздо больше удовольствия, чем в открытом прикосновении.

И больше власти.

Он был на грани, и я чувствовала, как сама скольжу по тонкому лезвию желания. Под кожей всё пульсировало, в животе медленно сгущалось тепло, набухающее, влажное, зовущие.

А Лисса пила вино. Ленивая, царственная, теплая от свечей и собственной игры. Она наблюдала. За ним. За мной. И улыбалась — так, как умеет только она.

— Интересно, — прошептала она, даже не мне, просто в пространство, — долго ли он продержится?

Я не ответила. Только мягко, лениво провела щекой по его плечу, по его коже — влажной после ковра, тёплой, с чуть выступившей испариной. Он дрогнул. Я услышала, как он сглотнул. Почувствовала, как его шорты вновь напряглись, выдавая его с головой.

И тут же — толчок внутри меня. Внизу. Как будто ответ. Как будто волна от него отразилась во мне.

Он перешёл ко второй ноге Лиссы, а я отступила чуть в сторону, освобождая ему место, но оставаясь рядом. Его движения не изменились — всё так же размеренные, точные, тёплые. Он касался её кожи так, будто берег её. Не просто мыл — ухаживал, как за чем-то хрупким, бесценным.

Лисса, склонив голову набок, лениво потянулась, и голос её прозвучал мягко, как шелест ленты по коже:

— Не забудь про полотенце. Я не хочу сидеть с мокрыми ножками. Это… портит настроение.

Он послушно взял полотенце и принялся осторожно промакивать её ступни. Я смотрела, как его пальцы едва касаются её, как будто боятся смять лепестки. И в этот момент я поняла — он не просто делает. Он живёт этим. Он растворился. Он — внутри своей покорности, и это делает его не слабым, а наоборот — цельным. Таким, каким он хочет быть.

Он закончил. Поднял глаза — медленно, будто выходя из транса. И в его взгляде был вопрос. Не требование. Не ожидание. А позволение.

Я вытянула ногу, медленно, с грацией, и мягко коснулась его плеча — чуть, но достаточно. Это был знак. Я теперь. Моя очередь.

— Хорошо, — протянула я, томно, лениво, словно из сна, — теперь… вымой мои ноги.

Он чуть подался вперёд, но я не позволила ему двигаться дальше.

— Но… — наклоняюсь ближе, медленно, чтобы он почувствовал дыхание и тень усмешки в голосе. — Ты же не станешь мыть их в той же воде, где была моя сестра, правда?

Он замирает. Понимает.

— Смени воду, Марк. — Голос — гладкий, как бархат, но в нём слышится хлыст.

— И возвращайся. Мы тебя ждём.

Он кивает. Опускает взгляд, но в этом нет стыда. Есть что-то странное — как будто благодарность. Он не просто принимает приказы — он растворяется в них, становится частью ритуала.

И когда он уходит с тазом, не спеша, но точно, я чувствую внизу живота новый, резкий отклик. Что-то дёрнулось внутри, как от невидимого рывка — сладко, болезненно.

Остались только мы с Лиссой. И комната вдруг замерла, стала глубже, плотнее, насыщеннее. Я делаю глоток вина — терпкого, алого, почти глухого по вкусу. Оно обжигает горло, оставляет жар внутри, смешивается с тем, что уже зреет во мне.

— Ты сегодня почти как я, — говорит Лисса, тихо, с оттенком хмельного восторга. — Командуешь. Смотришь сверху вниз. Как будто всегда так умела.

Я поворачиваюсь. Смотрю в её глаза. В них — тепло, да. Но и нечто большее. Признание.

— Мы близнецы, — отвечаю. — Да, я тише. Но не мягче. Просто… внутри.

Она касается моей руки — тыльной стороной пальцев. Легко, как ветер. Скользит по запястью, и я чувствую это до плеча.

— Заметно, mon amour. Заметно…

Связь между нами становится плотной, почти физической. Как тонкая нить под кожей, как невидимая петля, стягивающая нас в одну сущность. Она отдала мне часть себя. Дала вырасти. И я взяла.

Шаги. Возвращается.

Я слышу плеск воды — новая, прозрачная. Чистая, как обещание. Он входит, несёт таз обеими руками, как дар. Влажный пар поднимается оттуда струйками, окутывает нас мягким дыханием — пахнущим телом, влагой, почти… возбуждением.

Он ставит его у моих ног, опускается на колени. И просто ждёт. Не требует. Не смотрит. Только ждёт, как слуга у трона. Всё зависит от меня.

Я не тороплюсь. Медленно вытягиваю ногу — грациозно, с полным знанием того, как это выглядит. Кожа холодеет от воздуха, но внутри жар нарастает, в теле всё замирает в ожидании.

Он двигается. Я чуть раздвигаю бёдра — не для соблазна. Для удобства. Разумеется. Но юбка поднимается выше, кружево становится видно. Оно прилипло к влажной коже, каждый миллиметр обрисован. И я это чувствую.

Он тянется к моей ноге — и поднимает глаза. Мы встречаемся взглядами.

И я чувствую, как он смотрит. Как пьёт меня глазами. Грудь. Живот. Чёрное кружево, намокшее. Я чувствую его взгляд, как будто он прикасается.

Я наклоняюсь. Шепчу:

— Mais pas encore… Tu ne le mérites pas, mon doux jouet… (Пока еще нет. Ты этого еще не заслуживаешь моя сладкая игрушка..)

Лисса фыркает, смеётся — приглушённо, глотая вино.

— Vous êtes trop cruelle ce soir… (Ты сегодня слишком жестока...)

— Et toi, tu aimes ça, non? — бросаю я ей в ответ, не отводя глаз от Марка. (А тебе разве это не нравиться?)

Он не понимает, но чувствует всё. Дрожит — не телом, дыханием.

— Слуга, — говорю я, тихо. — Продолжай.

Он слушается. Осторожно тянет гетру. Пальцы едва касаются кожи. Трепетно.

Мурашки. До самого бедра.

Потом — другая. Он берёт губку. Макает. Отжимает.

И касается.

Влажно. Тепло. Бережно. Каждое движение — как прикосновение к святыне. Между пальцами ног. По щиколотке. Ниже икры.

Я замираю. Внутри — пульсация. Я представляю: а если бы…

Если бы он пошёл выше. По бедру. К краю кружева. Сдвинул бы… проник…

Но он не делает этого.

Пока.

И от этого возбуждение только сильнее.

473   192 30633  58   +10 [4]

Близнецы, Сестры, Игры, Доминирование