***

Мы быстро привели себя в порядок — поправили одежду, пригладили волосы, взглянули друг на друга с лёгким смешком. Всё было будто бы как всегда, только дыхание выравнивалось чуть дольше, а кожа под одеждой всё ещё помнила недавние прикосновения.

Из кабинки мы вышли тихо, с надеждой, что никто не обратил внимания на едва сдерживаемые звуки изнутри.

— Как думаешь, пойти сегодня гулять после танцев или вернуться домой и посмотреть какой-нибудь фильм? — спросила я, бросив на Курай лукавый взгляд, полный подтекста.

— Думаю, что прогулка — отличная идея, — хмыкнула она, легко подыгрывая. — Надо продолжить шокировать публику.

— Тогда договорились, — улыбнулась я, чувствуя, как внутри ещё играет лёгкое послевкусие от её поцелуев. — Будет весело.

Мы направились в сторону аудитории. На нас время от времени оборачивались — может, это просто совпадение, может, чуть запутавшиеся волосы или слишком яркие глаза выдавали. Или, может, всё дело в том, как мы шли — чуть ближе, чем подруги, чуть свободнее, чем положено.

Когда мы заняли места за одной из последних парт, я сделала усилие, чтобы сосредоточиться. Литература. Новая тема. Записать. Слушать.

Но слишком много было тишины. Слишком ровное дыхание. Слишком спокойная Курай.

Я знала её слишком хорошо.

И интуиция не подвела: я почувствовала, как её пальцы едва коснулись моей ноги, проведя вдоль внешней стороны бедра. Мягко. Медленно. Уверенно.

Я выдохнула — коротко, резко, но, к счастью, преподаватель как раз объясняла очередной абзац, и мой звук утонул в общем фоне.

Курай смотрела вперёд, как будто ничего не происходило. Не повернула головы. Не выдала себя.

Но я видела её усмешку. Едва заметную. Наглую.

— Ne me dérange pas! — прошептала я, не глядя на неё, но зная, что услышит. (Не мешай мне!)

Ответом было только чуть более отчётливое движение её пальцев — на этот раз ближе к колену, как будто назло. Она даже не моргнула. И тогда я поняла: мы явно ещё не закончили.

Маленькая мстительная пакость! — пронеслось в голове. Она явно решила отыграться — не резко, не открыто, а так, как умела лучше всего: медленно, дразняще, с тонкой усмешкой на губах. Ласковая расплата за то, что я сделала с ней в туалетной кабинке. И расплата эта была коварной.

Её пальцы продолжили своё движение вверх — по внутренней стороне моего бедра, туда, где край чулка встречался с подолом платья. Скользнули чуть выше… ещё чуть-чуть…

Она медленно добиралась до самой влажной точки, где ткань белья уже прилила к коже, улавливая жар, накапливая мою слабость.

Мышцы предательски напряглись. Рука, державшая ручку, застыла в воздухе. Я даже не помнила, о чём говорил преподаватель — каждое слово было поглощено этой невыносимо сладкой пыткой.

Горячая волна ощущения прошлась от коленей вверх, разливаясь под кожей, будто кто-то вылил внутрь меня тягучее, раскалённое вино. Я попыталась сдвинуться — хоть немного, хоть как-то освободиться — но её ладонь мягко, но уверенно осталась на месте. Она держала меня в капкане собственного возбуждения.

И это срабатывало.

Она нащупала границу белья и начала водить пальцами прямо по складкам, точно зная, где я уже намокла.

Я едва не застонала. Губы раскрылись, и тихий, короткий вздох сорвался сам собой. Я тут же прикусила губу, стирая этот звук, будто он был слишком опасным, слишком личным, чтобы позволить ему прозвучать здесь, среди парт и тетрадей.

— Ты серьёзно?.. — выдохнула я сквозь зубы, не отрывая взгляда от пустой строчки на бумаге.

Курай не ответила. Она просто качнула головой — чуть, едва заметно — и продолжила свой «конспект», как будто ничто не нарушало её сосредоточенности.

А я горела.

Её прикосновения были мягкими, почти невесомыми, но от этого только хуже. Каждый жест, каждый намёк — будто ожог. Внутри всё сжималось, пульсировало, требовало большего, и я ненавидела, как сильно мне это нравилось.

"Она терзала мою мокрую ткань, касаясь прямо сквозь неё, точно зная, как возбудить сильнее, не доводя до края — ещё нет."

— Mon dieu… — прошептала я почти беззвучно, словно молитву, но это была не просьба, а признание.

Курай скользнула взглядом вбок. В её глазах, затенённых чёлкой, танцевала усмешка. Она знала. Чёрт побери, она всё знала.

— Теперь мы квиты, — прошептала она одними губами, не остановив ни на секунду своих движений.

Я не знала, кого из нас это заводило больше. Её — от ощущения контроля. Или меня — от потери его.

Её пальцы подошли ближе, скользнули по краю белья, и будто невзначай коснулись центра — прямо по тонкой ткани, под которой уже было жарко и слишком влажно. Дразня, почти издеваясь, она начала двигать ими по той чувствительной зоне, как будто проверяла, насколько я готова.

Каждое движение приходилось точно на клитор — сквозь влажную ткань, натянутую от возбуждения, и я знала, что если она продолжит, я просто сорвусь.

Дыхание сбилось. Я почувствовала, как грудь сдавило, как тело предательски откликается. Сделала более глубокий вдох, прикусила губу сильнее.

Это была пытка. Божественная. Беззвучная. И бесконечно интимная.

Тонкая ткань белья стала предательски чувствительной — как натянутая мембрана, проводящая каждое прикосновение будто током. Её пальцы двигались медленно, со знанием дела, и всё, что происходило между моими бёдрами, начинало напоминать обжигающее пламя.

"Ткань трусиков впитала тепло, стала влажной, липкой, и каждый её жест теперь приходился прямо по напряжённому пульсирующему центру."

Я знала, что она чувствует — мою дрожь, моё дыхание, мои стиснутые колени. Курай не смотрела на меня, но ей не нужно было. Она знала.

Я сжала бёдра чуть крепче, будто могла этим хоть как-то сохранить остатки самообладания. Но пальцы продолжили игру. Медленные, ленивые, почти невинные — но с каждым мгновением превращавшие моё тело в оголённый нерв, в сплошной клубок пульсирующего напряжения.

"Она водила пальцами по белью, медленно, с нарастающим нажимом, будто натирала моё возбуждение до бешенства."

Я вцепилась в ручку. Сделала глубокий вдох, стараясь заставить себя сосредоточиться на конспекте. Но слова превращались в абстракции, строчки расплывались. Сердце колотилось, виски пульсировали, в ушах звучал не голос преподавателя, а собственный сбившийся ритм дыхания.

Это была игра. Холодная, выверенная — и она знала, как играть. Каждое движение её пальцев было дозировано, рассчитано на эффект. Не больше, чем нужно… но и не меньше.

Её рука слегка сместилась. Пальцы скользнули вдоль внешней стороны бедра, настолько легко, что кожа под ними будто отзывалась мурашками.

"Она обводила бедро так, будто метила меня. Как хищник, изучающий реакцию добычи."

Я вздрогнула. Мысли застыли, внимание сузилось до одного-единственного ощущения — её касания. Больше ничего не имело значения.

Когда её ладонь снова оказалась на внутренней стороне бедра, я затаила дыхание. Там было тепло — и страшно, и сладко. Я чувствовала, как каждый миллиметр её кожи касается моей, и сдержать внутреннюю дрожь становилось всё сложнее.

"Её пальцы почти дошли до самых складок, чуть не вжимаясь в ткань, и я знала: ещё немного, и я сама раздвину ноги."

Но Курай не спешила. Она дразнила. Ленивая мягкость, едва уловимые касания. Они не должны были значить ничего — но во мне отзывались как шёпот в абсолютной тишине. Громко. Нагло. Внутренне.

Я сжала губы. Моё тело горело. Но она не переходила грань. Она водила пальцами так, чтобы я ощущала каждый миллиметр её движения, но не могла сбросить это напряжение. Никак.

"Она не трогала напрямую, но мне казалось, будто я уже судорожно сжимаюсь, готовая кончить от одного правильного движения."

Я попыталась сосредоточиться на тетради. Последние тезисы, абзац за абзацем. Мои пальцы дрожали. И вовсе не от страха перед контрольной.

Я чувствовала — это ещё не конец.

И точно — вдруг всё прекратилось. Как по щелчку. Её пальцы отступили, рука вернулась на парту. Примерная ученица, ни в чём не виновная. Преподаватель прошёл мимо — ни малейшего подозрения.

Но я видела краем глаза: её улыбка была слишком тихой… слишком затаённой.

Улыбкой охотницы, у которой в капкане уже трепещет живая добыча.

И мне, чёрт побери, было интересно — до дрожи, до боли в животе, до желания раздвинуть ноги прямо сейчас — что она задумала дальше.

Преподаватель ненадолго отошёл, оставив нас наедине с тишиной и лёгким шорохом бумаги. Рука Курай снова скользнула на моё бедро — осторожно, словно проверяя границы дозволенного. Её пальцы мягко поглаживали кожу там, где чулки встречались с тканью трусиков — этот тонкий участок, столь уязвимый и одновременно запретный.

Я почувствовала, как внутри что-то напряглось, напряжение растеклось по телу, разогревая всё вокруг. Каждое её движение было нежным, почти невинным, но я знала — это не просто прикосновения. Это игра. И я снова оказалась в плену.

Пальцы медленно двигались, скользя по границе ткани, заставляя моё дыхание сбиваться, а сердце биться быстрее. Я сжала ладони на ручке, боясь даже пошевелиться, чтобы не выдать себя. Но в то же время каждый жест наполнял меня трепетом — горьким и сладким одновременно.

И вдруг пальцы исчезли. Я затаила дыхание, обернувшись к пеналу на столе, где Курай начала перебирать карандаши, линейки и маркеры, будто искала что-то нужное, тщательно маскируя своё настоящее намерение.

«Наверное, всё закончилось…» — промелькнула мысль, и я почти вздохнула с облегчением.

Но не тут-то было.

Рука Курай вернулась — уже с маркером в пальцах. Я почувствовала лёгкое прикосновение, когда она положила руку на внутреннюю сторону моего бедра, медленно поднимая её. И вот, почти незаметно, я ощутила первую вибрацию.

На маркере висел маленький наушник — едва слышный, но ярко ощутимый вибросигнал пробежал по моей коже, взрывая спокойствие и заставляя тело дрожать.

Моё дыхание сбилось. Я сжала губы, стараясь не выдать себя — вокруг одноклассники, шум класса, глаза, которые могут заметить даже самый малейший признак волнения.

«Держись, Лисса. Никому нельзя понять, что это со мной происходит. Я должна выглядеть сосредоточенной. Ни одного вздоха, ни малейшего дрожания...»

Но под кожей — горячая волна желания, скользящая по границе между трусиками и чулками, разжигая огонь, который невозможно погасить.

Вибрация становилась сильнее, проникая всё глубже, и я чувствовала, как мышцы непроизвольно напрягаются, дыхание становится прерывистым, а сердце готово вырваться из груди.

Я сжала пальцы на ручке маркера, пытаясь удержать контроль, но внутренняя борьба шла на пределе.

«Это пытка... Но как же это восхитительно — быть здесь, на грани, и не дать себе сорваться...»

— Tu ne veux pas arrêter...

(Ты не хочешь остановиться...) — шепчу я, из последних сил удерживая голос ровным, боясь выдать себя.

Курай лишь улыбнулась, и её дыхание — тёплое, мягкое, почти обволакивающее — коснулось моей щеки.

— Pas. Je te rends la pareille, ma chère. Détendez-vous et amusez-vous!

(Нет. Я отвечаю тебе взаимностью, моя дорогая. Расслабься и получай удовольствие!) — её голос звучал шёпотом, но в нём таилась уверенность и игривый вызов.

Пальцы Курай не прекращали мучительно-сладкий танец на моём бедре, а вибрация, едва ощутимая в начале, постепенно набирала силу.

Я чувствовала, как маркер с прикреплённым к нему маленьким вибронаушником нежно скользит по кружеву моих трусиков. Внутри всё сжималось от острого, пылающего желания — так близко, так опасно.

Боже…

Это пытка. Я сижу в аудитории, среди одноклассников, пытаюсь сосредоточиться на учебе, а Курай играет со мной так, будто мы в полной изоляции. Каждый её тонкий жест — новая волна жара, что охватывает меня целиком.

Я крепче сжала бёдра, сдерживая дрожь, но вибрация не отпускала. Она как лазер, точечно скользила вдоль губок, разрушая всю мою выдержку.

Судорожно вдыхаю, пальцы сжимаются на ручке маркера. Если я пошевелюсь — если хоть чуть дрогну — весь класс услышит мой беззвучный стон.

Ноги дрожат, тело горит, и я сама не понимаю, откуда берётся эта сила сдерживать себя.

Но больше терпеть невозможно. Медленно, словно по инерции, нахожу боковой разрез платья. Нежно поддеваю край трусиков, удерживая дыхание, и отодвигаю их в сторону.

Курай замирает. Я не вижу её лица, но знаю — она смотрит. Понимает. Что я только что открыла перед ней все свои границы.

И она не медлит.

Вибрация касается меня теперь напрямую. Я мгновенно выгибаюсь, но моментально замираю. Мышцы напряжены до предела, зубы крепко сжаты, чтобы не выдать себя.

Ток пробегает по всему телу, собираясь внизу живота, скручиваясь в нестерпимый комок желания. Я закрываю глаза, по спине бегут мурашки, грудь сжимается от напряжения.

Каждое движение — вспышка удовольствия. Курай медленно вводит вибратор глубже, оставляя его внутри, а её пальцы играют с моим клитором, дразня и сводя меня с ума.

Черт… это невозможно контролировать.

Дыхание становится прерывистым, тяжёлым, губы сами раскрываются в беззвучном стоне, который я с трудом сдерживаю.

И я понимаю — больше нет сил держаться.

Оргазм накрывает меня резко и мощно, волнами, что прокатываются по всему телу. Пальцы цепляются за край стола, пытаясь удержать хоть что-то из самообладания, но волны удовольствия накатывают одна за другой, сжигая всё внутри.

Я замираю, затаив дыхание, затем тихо выдыхаю, дрожь прокатывается по ногам, заставляя их сжаться сильнее. Всё внутри пульсирует и горит, но я не могу даже пошевелиться.

И вдруг… всё исчезает.

Вибрация прекращается. И раздается звонок об окончании урока.

Я судорожно вдыхаю, пытаясь вернуться в реальность, но сердце стучит так громко, будто его слышат все вокруг. Пальцы по-прежнему сжимаются на ручке маркера, будто боятся отпустить этот последний кусочек опоры, не позволяющий утонуть в вихре чувств. Курай убрала руку, но тепло её прикосновения и та тонкая вибрация ещё буквально пульсируют под кожей, не отпуская меня.

Всё вокруг будто притихло, но я отчётливо слышу, как внутри меня ещё бурлит море — волны желания, тревоги и восхищения, переплетённые с попыткой сохранить самообладание. Я медленно поворачиваюсь к ней, сердце замирает на секунду.

Её глаза сияют — ярко, словно огоньки, играющие в темноте. В этом взгляде — вызов и обещание, которые заставляют меня одновременно трепетать и бояться. Как будто она знает, что мне страшно, но ещё сильнее знает, как сильно я хочу.

— Je t’aime... — вырывается тихо, почти шепотом. Голос дрожит, но я заставляю себя выглядеть спокойной.

Кажется, в этот момент весь класс мог бы заметить, что я дрожу, но никто ничего не видит. И это одновременно ужасно и восхитительно.

Звонок об окончании урока звучит словно спасительный риф — знак того, что этот маленький кошмар-рай подошёл к концу. Я тяжело выдыхаю, будто сбрасывая с себя груз напряжения, и позволяю себе на мгновение расслабиться. Курай спокойно встаёт, забирает тетради, и я вижу, как грациозно она движется — будто ничего и не случилось, но я-то знаю: её игра только начинается.

Я остаюсь сидеть, медленно разгибая пальцы, позволяя напряжению ускользнуть из рук и тела. Но оно не уходит полностью — пульсация внизу живота, словно отдалённый эхо-взрыв, ещё чувствуется.

Наклоняюсь, осторожно беру маркер, которым ещё недавно касалась меня вибрация. Аккуратно натягиваю бельё обратно, чувствуя, как нежная ткань касается распалённой кожи. Каждое движение — признание, что всё кончено, но ощущение внутри меня — будто я всё ещё на грани.

Боже… Это было одновременно пыткой и даром. Я до сих пор не могу поверить, что позволила себе быть такой уязвимой — здесь, среди одноклассников, в этом тесном классе, наполненном взглядом чужих глаз и чужих мыслей.

Я неподвижно сижу, тяжело дышу, словно в груди ещё живёт пламя, что вот-вот может разгореться заново. Кажется, моё тело ещё не поверило, что всё закончилось. Тёплые волны наслаждения медленно, едва заметно, разливаются по коже, растекаясь нежным огнём.

Пальцы всё ещё крепко сжимают край стула — будто боясь отпустить это чувство. Колени дрожат, а внутри всё продолжает трепетать от пережитого удовольствия, от сладкой боли контроля и безумного желания.

Воспоминания вспыхивают в голове, словно кадры киноплёнки: её пальцы, медленные, коварные, скользящие под тканью платья, поглаживающие кожу на границе между трусиками и чулками, этот лёгкий, едва уловимый холод металла маркера… И вибрация — мягкая, но настойчивая, словно обещание, что эта игра только начинается.

Я чувствую, как щёки пылают, горячие и стыдливые, и тихо выдыхаю, облизывая пересохшие губы. Нужно прийти в себя, собраться с силами. Глубокий вдох… медленный выдох… Сердце начинает биться ровнее, но внутри всё ещё бурлит.

Курай возвращается и садится рядом, как ни в чём не бывало. Её губы играют лёгкой, едва заметной улыбкой, а взгляд — горячий, полный той же дерзости и обещаний.

— Всё в порядке? — её голос мягок, но в нём проскальзывает знакомая искорка, будто она знает, что со мной случилось, и не собирается останавливаться.

Я сглатываю, заставляя себя выглядеть уверенной, хотя внутри меня ещё бушует шторм.

— Да, — говорю почти ровно, но в голосе проскальзывает лёгкая дрожь. Делая паузу, встречаю её взгляд и, собирая остатки самообладания, ухмыляюсь: — Но ты получишь свою долю, сестричка.

Курай лишь усмехается в ответ. В её глазах читается: «Я жду».

Эта игра только начинается.

Мы собираем вещи и направляемся к выходу. По пути решаем заглянуть в столовую, чтобы хоть немного прийти в себя. Я знаю, что внутри меня всё ещё горит пламя — и мне страшно и приятно одновременно.

Когда мы, наконец, уселись за стол в столовой, я сделала глубокий вдох, пытаясь наконец-то окончательно успокоиться. Но вокруг всё казалось слишком реальным. Слишком острым. Я всё ещё ощущала лёгкую дрожь в ногах — будто после долгой бури, которая ещё не отступила полностью. Тёплое, тягучее пламя между бёдер, которое не собиралось угасать, а лишь разрасталось, напоминая о себе с каждым движением. И этот проклятый дискомфорт — мокрое бельё, липкое и неприятное, словно напоминание о том, что я только что перешла черту.

Я нахмурилась, крутя пальцами ручку чашки с тёплым чаем, пытаясь сосредоточиться на простом, земном ощущении — тепле в ладонях и мягком аромате. Но мысли всё уносились туда, к тому, что произошло всего несколько минут назад.

— Думаю, нам стоит быть осторожнее, — сказала я тихо, не поднимая взгляда. Мои слова вырывались изнутри, словно зажатый голос, который боялся прозвучать слишком громко. — Мы не можем позволить себе слишком сильно рисковать. И вообще, моё бельё… — я замолчала на мгновение, пытаясь осознать неловкость ситуации, — абсолютно мокрое. Как я пойду в нём?

Курай, будто не замечая всей моей борьбы, спокойно жевала свой бутерброд, затем, словно речь шла о погоде или выборе гарнира, бросила с лёгкой улыбкой:

— Ты можешь его снять.

Я поперхнулась. Горячий чай обжёг горло, и я судорожно закашлялась, чувствуя, как глаза наполняются слезами от неожиданности и какого-то внутреннего взрыва — смесь удивления, смущения и возбуждения. Курай тут же встала и похлопала меня по спине — её касание было лёгким, но в тот момент я едва ощущала его. В голове звучал только её беззаботный, вызывающий тон.

Она что... серьёзно?!

Я бросила на неё возмущённый взгляд, но она лишь усмехнулась, делая вид, что не сказала ничего особенного, и это только добавляло огня.

Моё сердце снова забилось быстрее — стучало в груди, рвалось наружу.

— Я сейчас, — пробормотала я, с трудом поднимаясь.

Мои шаги были тяжёлыми, дыхание — сбивчивым. В туалете холодная вода приятно остудила лицо, но облегчения не приносила. Я уставилась на своё отражение в зеркале: раскрасневшиеся щёки, влажные губы, слегка припухшие от нервного прикусывания, и глаза — в них отражался весь хаос чувств, бурлящих внутри.

«Ты можешь его снять.»

Эти слова застряли в голове, словно вызов — и вызов этот звучал не только от Курай, но и изнутри меня самой. Вспоминались моменты тепла, дрожи, пульсации, напряжения. Как моя спина прогибалась, губы сжимались, подавляя стоны. Как Курай держала меня в этом состоянии, играла с моими границами и желаниями.

Что ж… Если она хочет играть — я сыграю.

Медленно, почти робко, я провела ладонями по бокам, к подолу короткого платья, осознавая, насколько легко кто-то мог бы заметить моё действие. Каждое движение было наполнено трепетом и страхом, смешанным с непередаваемым возбуждением.

Горячая волна снова прокатилась по телу, когда пальцы коснулись влажной ткани. Осторожно, почти бережно, я стянула бельё вниз по ногам, освобождая кожу от липкой пленки.

Глубокий вдох. Ещё один.

Скомкав кружевной комок в ладони, я ещё раз взглянула на своё отражение — и на губах невольно появилась улыбка. Немного дерзкая, немного усталая, но настоящая.

Вернувшись в столовую, я увидела Курай — она спокойно доедала бутерброд, не оборачиваясь, но я знала: она ждала.

Подойдя вплотную, я наклонилась чуть ниже и, не произнося ни слова, бросила ей на колени этот маленький знак — скомканный кружевной комок.

Курай замерла.

Её взгляд медленно опустился вниз, а затем вновь встретился с моим. В уголках губ заиграла медленная, довольная улыбка — улыбка победителя.

Я села напротив, подняла чашку с чаем и сделала невинный глоток, тихо произнеся:

— Счёт равный.

В этом простом жесте — вызов, обещание и начало новой игры, которая, я знала, только набирает обороты.