... Не смотря на свои сорок с лишним лет, китайский император спал очень – очень сладко словно ребёнок. С большим удовольствием проглотив подступившую слюнку, он нежно почесался затылком по гладкой шёлковой подушке, холёные щёки цвета сгущённого молока стали пухлыми комочками от радостной улыбки утреннего сновиденья, а закрытые веки чуть дёрнулись и замерли.

Император спал в широкой постели, обнимая руками ещё две подушки и прижимая к своим бокам.

По углам кровати поднимались вверх резные столбы из красного дерева, державшие над ложем императора лёгкий полог из бамбука, окаймлённого золотой бахромой. Середину полога украшала змея из такого же красного дерева и ревностно охраняла сон императора, высунув изумрудное жало.

Потолок спальни был усыпан драгоценными камнями, и на длинных витых косичках свисало множество круглых китайских фонарей на разных уровнях.

По стенам комнаты тянулись разноцветные узоры из тростниковых крашеных нитей.

Рядом с окном, завешанным чёрным тюлем, возвышалось огромное зеркало в золотой раме, и стояло два бархатных топчана.

У входной двери, прыгая на месте словно маленький мячик, дребезжала тонким и еле слышным лаем крохотная собачонка, стараясь разбудить хозяина.

Но хозяин – император невозмутимо продолжал свой сон.

Дверь спальни резко приоткрылась, и нарушитель спокойствия быстро отскочил на середину комнаты.

На шикарный ковёр императорских покоев бесшумно ступили две голые мужские ступни. Сюда тихо скользнул высокий слуга – китаец в красном кимоно, он был худым поджарым и гораздо старше императора, его чёрные волосы с редкой сединой свисали назад длинным заплетённым хвостом. Слуга грозно потрепал пальцем в сторону собачонки, строго вытянул губы хоботом слоника, а потом протянул ей что – то съестное.

Собачонка разом притихла, повела носом, принюхалась и подлетела к двери, а слуга мигом нагнулся, схватил проказницу под брюшко, поднял к себе, дал ей вкусную приманку и вышел вон...

В утреннем саду среди изумрудной зелени и дикого буйства цветущих растений десяток сгорбленных фигур дворцовой прислуги собирали с лепестков и травинок чистую росу, согнувшись к земле и молчаливо продвигаясь вперёд с пиалами в руках.

Осторожно пригнув лепесток лотоса, девушка скатила с него прозрачную каплю.

Мягко опустив цветок орхидеи, молодой парнишка бережно отправил в пиалу два блеснувших шарика, чуть дёрнувших поверхность драгоценной влаги.

Позади согнувшихся спин шагал внимательный СМОТРЯЩИЙ, он держал большой кувшин белого цвета с высокой крышкой, похожей на императорский головной убор. По обе стороны СМОТРЯЩЕГО шла верная охрана с толстыми дубинками бамбука в крепких руках.

Одна из девушек, медленно приподнявшись и держа в ладошках полную пиалу, затаила дыханье и замерла.

СМОРТЯЩИЙ заметил и направился к ней, открывая крышку кувшина. Стараясь не пролить ни одной капли, она умело опрокинула пиалу и плеснула росу в кувшин, потом снова нагнулась к земле, продолжая нелёгкий труд.

И вдруг зоркий глаз блюстителя порядка увидел неладное.

Один из юных слуг пытался схитрить: из маленькой глубокой лужи, которая спряталась под листьями лотоса, он аккуратно зачерпнул чистый верх, и получилась готовая пиала. Слуга встал, желая отдать свою порцию, но к нему уже вмиг подлетела охрана и начала избивать.

Пиала упала из рук несчастного, сам он вскрикнул от боли, плюхнулся навзничь, а мощные дубинки колотили парня по ногам, рукам, спине и ниже спины...

Я увлечённо стучал по клавишам компьютера, буквы скакали и собирали мои мысли на белой странице монитора в яркие, звучные предложения, а губы без устали шептали: "... мощные дубинки колотили парня по ногам, рукам, спине, и ниже спины... ".

Дверь комнаты резко распахнулась, и в проёме – как в раме огромной картины – замерла милая Оленька, обтянутая джинсами и лёгкой марлевой распашонкой, заманчиво открывавшей обворожительную грудь.

– Ты чего, писатель? Забыл что ли? – расстроенным голосом спросила она. – Нам же к десяти часам в ЗАГС!

– Всё, Оленька, всё: – ответил я, а сам никак не мог оторваться от писанины. – Два предложения, только два:

– Какие два?! Ни одного! – и она решительно шагнула ко мне. – Такой хороший день, идем подавать з а я в у как примерные люди! А он ещё не умылся, не выпил кофе! Костик, я тебе говорю!

А сама – хитрющая девчонка – нагнулась к монитору и с любопытством заглянула в него, но не тут – то было, я быстро выключил компьютер и встал со стула.

– Оленька, какую "заяву"? З а я в л е н и е. "Заява", "малява" – блатной, тюремный жаргон. Как начинающий писатель и влюблённый не только в тебя, но и в русский язык, я хочу, чтобы его уважали, – и очень грозно потряс пальцем. – Мы идём подавать з а я в л е н и е.

– Ах ты противный! – и дала мне в лоб неслабый щелчок. – Своему блатному дружку Майклу бывшему однокласснику ты, однако, не делаешь замечания! Я же помню, как он сюда приезжал и как шпарил на своём тюремном языке – о – го – го, будь здоров!

– Во – первых, он отсидел пять лет, и делать ему замечания уже бесполезно, а во – вторых, мне было нужно от него всего несколько хлёстких специфических слов для героя моего прошлого рассказа, ты же знаешь.

– Ладно – ладно: "специфических" : считай, что оправдался!

– Конечно, – довольный ответил я. – А вот ты, пожалуйста, скажи так, как следует, ты же не Майкл.

– Хорошо – хорошо, скажу: мы идём подавать з а я в л е н и е, о котором Костик совсем забыл, утонув в своём романе!

– Перестань, Оленька: просто увлёкся, разогнался, заработался: – и я чмокнул её в губы, обняв за попку и прижав к себе.

– Пусти – пусти, противный! – закричала она и в шутку, и всерьёз. – Почему ты всегда выключаешь компьютер, когда я подхожу и хочу почитать?! – и плаксиво скривила рот. – Ты почему всё время прячешь от меня свой роман?!

– Оленька, читать ещё рано, я не закончил.

– Хотя бы название можешь сказать?!

– Нет.

– Понятно! Тогда вот что: даю семь минут на контрастный душ и чашку кофе!

Я засмеялся, хотел снова чмокнуть в губы, но был тут же остановлен:

– Куда – а – а?! Время пошло! – и Оленька властно показала на дверь.

Я покорно вышел, подняв руки.

Спортивный интерес моей девчонки был превыше всего, тем более что Оленька действительно – спортсменка. Оставшись одна, она мигом включила сетевой адаптер, нажала стартовую кнопку, и монитор начал светиться, готовясь к работе.

– Ну, давай – давай! – торопила она, наклонившись над ним. – Давай, дорогой ты мой!

Компьютер подумал и выдал окошко серого поля, над которым моргали слова:

ЧТОБЫ НАЧАТЬ РАБОТУ, ВВЕДИТЕ СВОЙ КОД!

– Ага – а – а! – поняла она. – Наш Костик заблокировался! Ладно, сейчас мы тебя... – и быстро застучала по клавишам, загнав в серое поле несколько точек, а потом кликнула "мышкой".

Однако компьютер выдал новую фразу:

ВЫ ЗАБЫЛИ СВОЙ КОД?

Недовольно надув щёки, она стёрла точки в сером поле, стала набирать другие, снова нажала "мышку", но в ответ получила всё то же:

ВЫ ОПРЕДЕЛЁННО ЗАБЫЛИ СВОЙ КОД!

– Да пошёл ты... – огрызнулась Оленька, – а ну – ка, давай: год рождения Костика...

Пальцы неутомимой "взломщицы" застучали по клавишам, и серое поле заполнилось новыми точками.

Умный компьютер перестал издеваться и начал помогать:

ЧТОБЫ ВСПОМНИТЬ СВОЙ КОД, НАЖМИТЕ ОПЦИЮ "ПОМОЩЬ". В ТРЕТЬЕЙ ГРАФЕ ПОСТАВЬТЕ СВОЙ ЛОГИН, А В ЧЕТВЁРТОЙ ГРАФЕ ВВЕДИТЕ КОД ВАШЕЙ ЭЛЕКТРОННОЙ ПОЧТЫ.

– Ты обалдел?! – крикнула Оленька. – Ты мне сначала дай этот логин Костика и код его электронной почты, тогда я тебе ввиду... с большим удовольствием ввиду...

Она села на стул, задумалась и вскоре сообразила:

– А может: он поставил число моего дня рождения?. . – и набрала новую версию точек.

Но компьютер настойчиво повторил:

ЧТОБЫ ВСПОМНИТЬ СВОЙ КОД, НАЖМИТЕ ОПЦИЮ "ПОМОЩЬ".

– Ты надоел мне хуже горькой редьки!!!

А в этот момент я как раз распахнул дверь, стоя на пороге в застёгнутой куртке, и всё прекрасно услышал.

– Неужели?. . – растерянно сказал я, валяя дурачка. – А чего тогда в ЗАГС идём?. .

Оленька вскочила, вздёрнула тонкие бровки и как ребёнок заныла:

– Ты же старше меня, Костик... мне какие – то двадцать один, а тебе скоро двадцать шесть, а ведёшь себя как мальчишка... До твоей писанины просто не добраться: мне же интересно, а вдруг я чего подскажу...

– Я, между прочим, уложился вовремя и теперь жду тебя. А что касается писанины – полдела никому не показывают, вот так.

Я подошёл и выключил компьютер.

Она вдруг крепко обняла меня и теперь уже сама подставила губки.

– Как же я люблю тебя, мой жадный и противный писатель: – ласково прошептала Оленька, и большие карие глаза покрылись влажной блестящей поволокой, – всё забрал себе и ничего не хочет показать своей Оленьке: а я всё равно люблю... мой справедливый и умный:

Она была очень красивой, безумно стройной девушкой, как и подобает спортсменке по художественной гимнастике – не лицо, а картинка, не фигура, а классика.

Я нагнулся к её губам и жадно стал целовать, она самозабвенно ответила тем же, потом откинула голову, прикрыла мне губы ладошкой и хитро спросила.

– А ты постеснялся... до конца не сказал, да?. .

– Что?

– Ну как "что" – полдела дураку не показывают. А раньше, когда ты писал рассказы, показывал мне даже начало. Значит, тогда я была не дурой, а сейчас – полная крези, да?

– Ты моя любимая дурочка с Татарского переулочка. Мы, в конце – то концов, едем в ЗАГС или обойдёмся гражданским браком?

– Едем – едем! – заторопилась она и побежала в коридор, срывая с вешалки белую куртку. – Каким гражданским?! Хочу всё по – человечески! А дети пойдут, зачем им гражданские родители?!

Дверь соседней комнаты открылась, и в коридор шагнул отец. На нём висел халат, запачканный красками всех цветов, замусленный пятнами жирного масла и заляпанный белыми густыми подтёками застывшего гипса, он катал и мял в руках большой кусок серого пластилина. Отец был выше и здоровее меня, с чёрными длинными волосами до плеч.

– Чей слышу я знакомый голос?! – пробасил он с хорошей актёрской дикцией и ответил, радостно улыбаясь. – Это же Оленька! Свет души моей!

Она тоже улыбнулась и поздоровалась:

– Доброе утро, Юрий Семёныч!

– Привет, отец! – я махнул рукой.

– Привет, голубки мои! Никак в ЗАГС?!

– В ЗАГС, Юрий Семёныч.

– Значит, решили официально?! Я только "за"! Я вижу в вас истинных христиан Ларионовых, думающих не только о себе, но и о своём потомстве, которому нужны официальные родители!

– И я об этом, – подхватила Оленька, вешая на плечо спортивную сумку.

– Я всё слышал, душа моя, ты правильно говорила, умница! Иди ко мне, я тебя в лобик чмокну!

Она взмахнула руками, словно крыльями, припорхнула к отцу и откинула волосы со лба, а он – старый хрыч – нагнулся и без всякого стеснения смачно и коротко поцеловал её в губы.

Оленька ахнула и боязливо посмотрела на меня.

Эх! – крякнул отец с великим удовольствием. – Отличная девчонка, Костик! Оформляйся, не тяни!

– Никто и не тянет, – усмехнулся я. – Тянешь, по – моему, ты. Хочешь в глаз получить?

– Успокойся, ревнивец! Я же отечески! – прокатился по прихожей весёлый отцовский бас. – А ну – ка, кыш в ЗАГС! Кыш – кыш! Полетели, голубки мои!. .

Когда мы вышли из подъезда, Оленька решила осторожно внести предложение:

– Слушай, Костик, а давай всё – таки переедем ко мне на "Планерную"? Что мы всё у тебя да у тебя? Поживём с мамой, сестрой, я их так редко вижу.

– Ты чего вдруг?

– Ничего и не вдруг, – пояснила она. – Может твой отец хочет привести знакомую женщину и не знает, как это сделать, потому что мы торчим рядом, и он стесняется.

– Он стесняется? – хмыкнул я. – Если бы он хотел, давно привёл и не спросил. А потом, знаешь, когда мамы не стало, он уже много лет не о ком и думать не хочет. А чего ты про женщину?. . А – а – а, это когда он тебя в губы чмокнул?. .

– Ну да, как – то сразу мелькнула мысль.

Я успокоил, доставая ключи от машины:

– Да брось ты, он – великий актёрище, ты до сих пор не поняла? Ему бы не художником или скульптором быть, а скоморохом на сцене.

– Зачем ты так, Костик: скоморохом каким – то...

– Да в этом нет ничего обидного, Оленька. Актёры родились из простых базарных скоморохов. Ты почитай профессора Белкина, у меня вон книга есть "Русские скоморохи"

– Хорошо – хорошо, обязательно почитаю Белкина, – кивнула она и показала рукой. – Смотри, нашу япошку совсем завалило! Ух, ты, как же красиво!

Действительно мокрая осень искусно облепила жёлто – красными листьями тёмно – вишнёвую машину "Honda".

Оленька подлетела к ней и с большим сожалением сказала:

– Даже жалко чистить: Какая прелесть!. .

– Что поделать, – я подошёл и начал скидывать листья, – красота, Оленька, штука невечная.

– Костик! – попросила она, – пожалуйста, оставь на самой середине вон тот кленовый, большой и красный! Подъедем к ЗАГСу со шведской короной! Чур, я за рулём! Чур, я!

– Прошу, моя шведская королева! – я торжественно протянул ей ключи и вернулся к теме разговора, чтобы не обидеть свою девочку. – Ну: конечно: если у тебя есть желание сменить обстановку, то можем пожить на даче:

– В такую погоду?

– А что погода? С русской печкой ничего не страшно.

– Я поняла: ты никак не хочешь ехать на "Планерную".

– Я хочу, Оленька, ходить утром по квартире в одних трусах, чего не смогу позволить себе на "Планерной", хочу спокойно сидеть в туалете с полным душевным откровением, чего также не смогу позволить себе в присутствии твоей мамы и твоей младшей сестры.

– А ты думаешь, что я не хочу ходить утром в одних трусах?

Я скинул последний лист кроме большого кленового и спокойно ответил:

– Да ходи хоть без трусов, ты же знаешь: отец никогда не выйдет, если мы просыпаемся.

– Хорошо, – улыбнулась она, – я обязательно воспользуюсь твоим советом, только тогда не грози ему пальцем и не обещай дать в глаз, если он застанет меня в таком виде...

Администратор ЗАГСа – женщина лет пятидесяти – сидела перед нами по ту сторону стола, держала в руке два фирменных бланка и, казалось, была неподдельно рада за нас, она любезно объясняла:

– Ваше стремление закрепить и упрочить свою любовь брачным союзом является естественным поступком, необходимым в жизни каждого человека! Я вас сердечно поздравляю! В этих двух документах, которые вы только что заполнили, вами сделан первый решительный шаг!

Мы внимательно слушали женщину, выпрямив спины и смирно держа руки на коленях, словно два воробушка на жёрдочке, готовых вот – вот сорваться и полететь в далёкий путь официальной жизни мужа и жены.

– Бракосочетание – один из самых ответственных моментов взрослого человека! Именно оно знаменует переход на ступень подлинной общественной зрелости, подводя каждого из вас к пониманию важнейших законов и норм, принятых в обществе, это есть выражение полной готовности взять на себя ответственность за другого любимого человека! Супружество – такое отношение к интимно – психологической, сексуальной и хозяйственно – материальной близости, которое предъявляет к людям гораздо более высокие требования по оказанию взаимопомощи, чем отношения товарищества, дружбы и тому подобное! – она улыбнулась, взяла со стола толстую книгу и протянула именно мне. – Я не буду вас задерживать, дорогие мои! Вот здесь вы найдёте очень много полезного и ценного!. .

Настроение было прекрасное.

Спускаясь на улицу по ступенькам ЗАГСа, мы вместе громко и весело читали название книги:

– "АЗБУКА СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ. ОТ Я ДО МЫ"!!!

– "АЗ – БУ – КА", – повторила Оленька и сказала. – Ты знаешь, я почему – то сразу вспомнила Буратино! Ни продать ли нам эту азбуку и ни купить ли билеты в театр Карабаса Барабаса?!

– Ах, ты моя Буратино! – засмеялся я. – Ты моя Карабасина – Барабасина!

Я крепко обнял её, закружил, завертел, целуя в губы, нос, глаза.

– Подожди – подожди! Ты послушай, что нас ожидает! – она быстро открыла последнюю страницу и стала выкрикивать темы, придавая каждой неповторимую краску:

– СТРАННОСТИ ЛЮБВИ!

ГАРМОНИЯ В БРАКЕ!

О СЕРЬЁЗНОСТИ НАМЕРЕНИЙ!

АХ, ЭТА СВАДЬБА!

ПЕРВАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ!

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ!

ПОЭЗИЯ ТАИНСТВА!

В ОЖИДАНИИ МИЛОГО АИСТА!

СЕМЕЙНЫЙ БЮДЖЕТ!. .. И так далее! Шутки шутками, Костик, а ты теперь за меня будешь ответственен!

– Ты тоже и прошу не отлынивать! А ну – ка вспомни, что сказал рыжий Лис маленькому Принцу?

Оленька тут же вспомнила:

– "Ты навсегда в ответе за тех, кого приручил", – и нежно поцеловала меня в губы. – Слушай, Принц, у меня до репетиции ещё полчаса, пойдем, вмажем быстро по чашке кофе с мороженым, а?

– Пойдём: вмажем:

– Да ладно тебе, писатель. Между прочим "вмажем" – литературное слово.

– А я что, я ничего. А где вмажем?

– А вон там, на углу. Видишь – "Шоколадница"...

Я поставил на круглый стол блестящий поднос с двумя чашками кофе и двумя порциями мороженого, украшенного дольками апельсина и клубникой.

– Вау! Вкуснятина! – громко воскликнула Оленька, дождавшись меня и быстро снимая с подноса горячехолодное угощенье. – Вау!

В кафе сидело ещё несколько человек, но никто не оценил её восторга, оценил только я, с умилением глядя на своё любимое чудо из чудес, и мне сейчас как никогда казалось, что Оленька соткана из множества ярких солнечных лучей.

Она съела кусочек мороженого, глотнула кофе и удивлённо уставилась на меня:

– Ты так смотришь, будто не узнаёшь, это же я, Костик, ку – ку, – и помахала ладошкой перед моими глазами.

– Узнаю: просто любуюсь:

– Нет, не узнаёшь, дай – ка я поцелую тебя, и ты сразу вспомнишь.

Я нагнулся к ней, блаженно улыбаясь и охотно поддаваясь её прихоти.

Она измазала мои губы мороженым и стала целовать, слизывая сладкую жидкость, а потом так присосалась, что я едва смог освободиться.

– Оленька... мы же не одни... шалунья ты моя:

– Да бог с ними, мы с тобой без пяти минут – муж и жена. Ты теперь – то узнал меня?

– Теперь ещё больше узнал, потому что мог остаться без губ.

– Костик, поверь, они такие сладкие, такие мягкие как мармелад, остановиться было невозможно.

– До чего же я люблю тебя, игрунья:

– Если бы ты знал, как Я тебя люблю, – очень искренне сказала Оленька. – Представляешь, когда мы сейчас писали заявление, у меня вот здесь что – то ёкнуло, – и она положила руку на сердце, – мне в этот момент почудилось, что мы плывём с тобой уже в каком – то другом измерении. И всё прошлое ушло очень далеко, то прошлое, когда хотели – встречались, хотели – не встречались, жили – не жили. А теперь совсем скоро, как многие вокруг нас люди, ты будешь мне официальным мужем с обручальным кольцом, а я тебе буду женой с таким же золотым колечком. Как здорово.