– И ты молчала?! Всегда смотрела мне в глаза и молчала?! Говори от чего у меня волосы дыбом встанут, иначе я с тобой такое сделаю!

– Ты со мной сделаешь только самое приятное, Костик, вот такие вот коврижки, – и она, развязав халат, моментально сбросила его на пол.

Передо мной во всей красе блистали райские прелести, и меня пошатнуло. Я не мог помыслить, что такое дурное лицо как у Натальи может иметь такое прекрасное тело.

– А ну, оденься! – и я отступил назад.

Она отрицательно замотала головой и кинулась ко мне с глазами полными страстного желания.

Поймав её за руки, я с трудом остановил Наталью.

– Ну вот... – растроенно сказала она, – теперь на руках синяки будут как у тебя под глазом, у меня такая тонкая кожа... – и добавила на полном серьёзе, шмыгнув носом. – Придётся сказать маме и Ольге, что ты хотел меня изнасиловать.

– Что – что – о – о?! – я продолжал держать её.

– Не говорить, Костик? – спросила она невинным ягнёнком. – Ладно, не буду, тогда пойдем, ляжем. Ты не смотри, что я лицом не вышла, зато я очень нежная, а потом я расскажу тебе всё – всё – всё, но если не ляжешь...

– Да пошла ты к чёрту, больная! – заорал я и толкнул её от себя.

Она громко ахнула, отлетела под вешалку, там ударилась обо что – то лбом и жалобно застонала.

– К чё – о – рту – у – у!

Я схватил свою сумку, выскочил из квартиры, хлопнул дверью и рванулся по ступенькам вниз, в долю секунды оставив за спиной целых два лестничных пролёта, и вдруг замер, остановился... Мне показалось, что я услышал даже отсюда жалобные стоны этой беспомощной дурнушки и прислушался, подумав немного, а потом с размаху ударил кулаком по перилле и припустился обратно наверх. Я взлетел на этаж и вдавил кнопку звонка под номером квартиры 140.

Дверь распахнулась сразу и резко, будто Наталья ждала меня. Она плакала и прислоняла ко лбу мокрую тряпку, а красный халат был широко распахнут.

– Закройся... иначе не войду к тебе...

Наталья прикрылась, пропустила меня и заревела ещё больше.

Я вошёл в прихожую, спокойно закрыл дверь и осторожно шагнул к ней.

– Больно, да?. . Ты извини... Ну – ка, покажи, . . – я убрал тряпку со лба и вгляделся.

На нём вполне реально ощущался бугорок с кровяным подтёком.

– Вода не поможет, – с участием сказал я, – лёд нужен. Есть лёд?

Она захлюпала носом, вытирая слёзы:

– Какая разница лёд или вода, всё равно шишка будет, всё равно придётся рассказать и маме, и Ольге, что ты хотел меня изнаси – и – ло – о – ва – а – ть...

– Перестань, – я старался быть спокойным. – Кто поверит твоим словам? Что за детский сад?

– Поверят, – хныкала она, – но я не хочу ссориться, я хочу т е б я. Неужели ты ляжешь с Ольгой, после того, что она делает с тобой? Неужели с ней, а не со мной?

Моё спокойствие сразу исчезло – быть мягким и рассудительным никак не получалось, после каждого слова Натальи тянуло на крик, тряслись поджилки и даже кулаки.

– Замолчи, ведьма! – меня опять прорвало, и я схватил Наталью за гриву волос, оттянул назад и приподнял лицом вверх. – Ты же настоящая ведьма!

Вместо жалобного стона она противно улыбнулась, перестав плакать, и прошептала:

– Я знаю, что не красавица, а ты закрой глаза, и пойдём, ляжем.

– Что?! Да нет, ты – страшная ведьма по сути своей! По сути!

– А ты, не бойся ведьмы, ты возьми и ещё волосы вырви в придачу к этим синякам, – и показала свои запястья, на которых уже проявлялись тёмные пятна от моих пальцев.

– Ведьма! – я отпустил её волосы. – У тебя и кожа тёмная как у ведьмы!

– Я знаю, и не только тёмная, она гладкая как зеркало, попробуй, дурачок.

– И губы как у ведьмы – тонкие длинные со змеиным ядом!

– Я знаю, и не только с ядом, они с мёдом, попробуй.

И Наталья вмиг обняла меня крепко – крепко за шею и присосалась своими губами к моим.

Поначалу я естественно постарался освободиться и хотел оттолкнуться от её плеч, но: безуспешно: а потом, когда мои руки вдруг случайно угодили под распахнутый халат, мной овладела оторопь... Пальцы скользили по зеркальной поверхности Натальиного тела и предательски тормозились то на сосках её упругой груди, то на нежном и удивительно чутком животе, то между ног, то на покатых бёдрах, то на гладких "булочках" её попки – и какое там освободиться! какое там оттолкнуться!. . Однако я смог проявить недюжинную силу воли и вырвать, наконец, опухшие губы, скинуть с плеч её цепкие руки и заорать:

– Я не понимаю, как же могло вырасти такое сучье племя как ты и твоя сестра?!

– Это я не понимаю, как ты можешь обвинять мою сестру, когда сам только что хотел залезть на меня?!

Я задыхался, я ничего не ответил, только схватил свою сумку и пулей вылетел из квартиры:

: Моё усталое тело лежало в тёплой ванне и отмокало от противного Питера и злосчастной "Планерной", глаза с тихим блаженством прикрывались и, все проблемы, казалось, исчезали на какое – то время и давали отдохнуть и успокоиться.

В кармане брюк, висевших на крючке, заиграл мобильник.

Я медленно приподнялся, вытер ладонь, достал телефон, на котором чётко определилась Наталья, тяжело вздохнул и неохотно ответил:

– Да, Наталья... слушаю...

– Я хочу кое – что тебе показать, приезжай прямо сейчас.

– А я хочу прямо сейчас послать тебя... на три буквы...

– Если, Костик, три буквы – твой милый хоботок, то я согласна.

– Тьфу, больная... Ты не только больная, ты пошлая девчонка: Ты дашь мне спать или нет?. .

– Смотри не проспи, скоро утро, а там приедет мама и тут же увидит фильм ужасов, увидит раньше тебя, – предостерегла она.

– Слушай, мне надоел твой бред, я выключаю телефон.

– И сразу пожалеешь, – крикнула Наталья, – потому что это не бред, а ценнейшая видеозапись и доказательство твоего насилия надо мной!

– Какая запись, что за чушь?. .

– Ты забыл, что мама подключила видеонаблюдение за своей киргизкой, за уборщицей? И в комнатах, и в прихожей висят малюсенькие камеры. Но вот незадача, Костик, сегодня на такую камеру попался ты, там записано всё: и твои жестокие побои, и твои страстные поцелуи, и мои смертельные синяки.

Я кажется смекнул в чём дело.

– Будь неладна твоя мама... со своим видеонаблюдением: – процедил я сквозь зубы.

– Что – то?

– Ничего. Я говорю, что на этой плёнке пострадавшим должен быть я:

– Мой милый, существует великое чудо монтажа, которое может сделать из пострадавшего самого отпетого негодяя, что у меня прекрасно получилось, я смонтировала так, как мне надо. Приезжай, покажу, забавная штука. Ну, так как? Или пусть первая увидит мама?

– Ты не ведьма, ты садистка... Сейчас еду...

Я резко выскочил из ванной, расплескав воду через край...

: Моя "Honda" ворвалась в Натальин двор, прорезая темноту яркими лучами фар, домчалась до подъезда и замерла.

Я вышел из машины, устремился к домофону и набрал номер.

– Кто? – спросил голос "ведьмы".

– Дед Пихто, вы меня в кино снимали... – ответил я с большим сарказмом.

– Входите, дедушка, – усмехнулась она.

Домофон запищал и пустил в подъезд...

: Дверь квартиры под номером 140 тут же открылась, как только я шагнул из лифта. Наталья, облачённая в прежний красный халат, молча пропустила меня, взгляд её был жадным и озабоченным.

Я шмыгнул в прихожую и коротко спросил:

– Куда?

– Ко мне в комнату, направо, – сказала она с лёгким придыханием.

В комнате горел торшер, была расстелена пастель, и на столе работал компьютер.

Я невольно посмотрел на потолок и на шкаф:

– Ваши чёртовы камеры и сейчас меня снимают?

– Успокойся, сейчас я всё отключила, лишние вещьдоки неуместны. Ты лучше смотри сюда, – она подошла к столу, взяла мышку компьютера и сразу нажала.

И тут я увидел на экране монитора нечто такое, что действительно сделало меня откровенным насильником, благодаря умелому и грамотному монтажу Натальи. Она убрала все свои ненужные движения, а мои – нужные для компромата – бессовестно оставила: я вошёл в прихожую и сразу начал напористо что – то говорить Наталье; затем схватил за руки и теребил её из стороны в сторону; она сопротивлялась, а я теперь со злостным выражением на лице давил её за горло, а потом стал тянуть за волосы, дальше – цеплялся за халат и вот уже распахнул его и скользил своими руками по её голому телу; затем что – то требовал, поднимая Натальины руки вверх, после этого – жадно целовал в губы; халат вдруг слетел с неё, и я сильно толкнул голую Наталью под вешалку, она упала и пыталась подняться, но снова валилась на пол; под самый финал шли крупные планы безутешно плачущей Натальи, а потом – крупно руки с большими синяками и кровоточащая шишка на лбу. На этом фильм ужасов закончился.

Я на секунду закрыл глаза, проглотил подступивший колючий ком и тихо спросил:

– И зачем ты будешь поступать в Юридический, не понятно... обучать преступников, как надо шантажировать честных людей?. .

Я рванулся к компьютеру, нажал кнопку и схватил круглый диск, который выскочил ко мне на длинной каретке.

– Успокойся, Костик, – улыбнулась Наталья. – Я успела сделать несколько копий.

Мне стало неловко и даже совестно за свою детскую выходку.

– Что ты вытворяешь, Наталья? Я по – человечески просил тебя помочь и рассказать всё, что знаешь о мерзких похождениях своей сестры, которая оказалась по отношению ко мне гнусной изменщицей: по – человечески, а ты...

– Но я тоже прошу по – человечески, прошу о самом человеческом, что есть у человечества, без чего оно не может жить, прошу просто – напросто лечь со мной, и я всё тебе расскажу, всё – всё – всё. Тебе сложно, да? Если сложно, то мне не составит никакой сложности показать маме и Ольге, как ты пытался меня изнасиловать. Хочешь ещё раз взглянуть?

– Слушай... а может тебе денег дать, а ты мне – все копии дисков и честно пообещаешь, что будешь молчать о моём приезде, а?. . За твоё обещанье я тебе ещё прибавлю денег, а?. . – я подумал и сам себе ответил. – Хотя нет... ты обманешь, я не верю тебе...

– Обману, Костик, – сказала она искренне, – я, наверное, обязательно спрячу один диск и всё равно покажу маме и Ольге, – и вдруг зашмыгала носом и заплакала навзрыд, осознавая, что пойдёт на такую подлость.

Я с отчаяньем шлёпнул себя по лбу и простонал:

– О – о – о – ёй – ёй! Ладно! Одевайся! Поехали!

– Ку... куда?

– Ко мне на дачу! – мой голос звучал решительно и твёрдо. – Мне не сложно сделать всё, что ты просишь! Сделаю, но только не здесь! Я не привык заниматься любовью в следственном изоляторе, где полно видеокамер!

– Дурачок, я же всё выключила, я же сказала.

– Не верю! Если едешь – быстрей! Машина у подъезда, по ночной трассе мы долетим за сорок минут! Я предлагаю тебе абсолютное спокойствие вдали ото всех, море игристого шампанского, свежайшие фрукты и минуты истинного блаженства в моих объятиях! Ну?!

– Да! Да! Да! Да! Да!. .

Моя верная "Honda" мчалась по просторам ночного, загородного шоссе, где на всём протяжении не было ни одного дорожного постового, ни одной мешавшей нам машины. Лишь по встречной полосе шумным ураганом проскочили три тяжёлых рефрижератора, и – снова тихий блюз из моего приёмника, который мягко наполнял салон атмосферой интима и душевного умиротворения, но: только не для меня: а исключительно для Натальи.

Одетая в белую куртку "Аляска", она утопала в соседнем сидении и с наивным восторгом плыла по волнам своих эмоций:

– Если бы ты знал, Костик, как я всегда мечтала вот так вдвоём лететь и лететь на твоей небесной ласточке, и никого нам с тобой не надо, никакой Ольги, никакой сестры! Правда?!

– Да, конечно... – я не слушал, отвечал машинально и невпопад.

– Мне раньше казалось, что моя мечта останется только сном, беспробудным сном и вдруг – я здесь, и вдруг – ты мой, а я твоя! Правда?!

– А? Да – да, конечно... – я гнал и гнал свою ласточку, до предела выжимая педаль.

– Ко – о – сти – и – к, – она буквально пела, находясь на десятом небе блаженства, – я, наверное, сумасшедшая, у меня перед глазами сейчас только одно: мы вбегаем на дачу и сразу срываем с себя одежды! Страсть! Нетерпенье! Ты крепко – крепко прижимаешь меня – голую, дрожащую, и я умираю от счастья! А?!

– Да – да, конечно...

– А ты хочешь знать: я девочка или нет?!

– Да, конечно...

– У меня был парень только в девятом классе, с тех пор я не девочка и с тех пор я совсем одна! Одна – в десятом! Одна – в одиннадцатом! И вот уже после школы – тоже одна! Понял?!

– Да – да, конечно...

– Что ты всё "конечно" да "конечно"?! Что ты прилип к своему рулю, а не ко мне?! Можно лететь как ветер, но меня – то слушать надо?! Я ревную тебя к Хонде!

– Я слышу...

– Тогда ответь: что значит для тебя твоя красавица "Honda", которую ты крепко сейчас обнимаешь?!

– Не понял...

– Чего тут не понять, "Волга" – река Волга, "Москвич" – город Москва, кому – то нравится и река, и город, у них и машины такие! А "Honda"?!

Я всё – таки прислушался к её болтовне и неохотно ответил:

– Такой реки и города "Honda" в Японии нет... в основе этой машины, как говорят сами японцы, лежит принцип сохранения гармонии между людьми, что позволяет наслаждаться вождением в полной мере...

– Кла – а – сс! – протянула она. – Костик, поцелуй меня!

– А?. . Да – да... конечно... – ответил я, перегнулся и чмокнул её в щёку...

: Когда я, наконец, нетерпеливо открыл дверь своего загородного дома, включил свет в большой комнате и пропустил вперёд очарованную Наталью, то на одном дыхании, не дав ей ни секунды осмотреться, выложил всё, что хотел сказать и поверг несчастную в полное отчаяние и глубокий стресс:

– Значит так: финита ля комедиа! С этой минуты считай себя заложницей собственной глупости! Все любовные утехи со мной категорически запрещаются и более того – отменяются, никакого повода для шампанского нет и не может быть! Ты останешься здесь взаперти столько, сколько я сочту нужным!

– Что – что?. . Ты: ты меня... обманул?. .

– Обманул! Во имя справедливости!

Её глаза часто заморгали, а губы затряслись:

– Ты... меня... меня сюда...

– Да, сюда! Побудешь здесь, а то натворишь дома таких дел, что я потом не объяснюсь с твоей мамашей и не докажу, что не верблюд! Всё! Мне некогда заниматься твоей бредятиной, ясно?!. .

Слуга Ван Ши Нан продолжал осторожно снимать пробу с утреннего чая. Он внимательно и пристально посмотрел в глаза императору, держа во рту заваренную жидкость и постепенно проглатывая, а бровь его многозначительно вдруг скакнула вверх.

Император не понял и нервно дёрнул головой.

Поведение слуги вызвало у придворных Мандаринов лёгкий испуг, и еле слышный шёпот пробежал между ними, они переглянулись.

Подержав немного бровь приподнятой, слуга опустил её и сделал, наконец, низкий поклон, что означало – он жив! чай не отравлен! можно пить! Хотя всё и так было ясно, но церемония поклона была обязательной.

Император еле заметно расслабился, облегчённо выдохнул и тут же строго оглядел придворных, а затем коротким сигналом приказал Ван Ши Нану немедленно наливать. Сигнал был прост: движенье мизинца в сторону чашки.

Подняв со стола пузатый заварной чайник, слуга стал осторожно струить утренний целебный бальзам в императорскую чашку, искусно украшенную золотой лепкой драконовских голов. Когда чашка была налита почти до краёв, Ван Ши Нан отошёл в сторону.

Для императора, наконец, наступил долгожданный момент, и небольшими размеренными глотками он начал пить чай из утренней

росы. С каждым глотком глаза озарялись блаженством и наслаждением, а круглое лицо неописуемо вдохновлялось, и на нём рождалась какая – то важная мысль. Опустошив чашку, он медленно повернул голову к Ван Ши Нану, и взгляд его красноречиво приказал повторить чаепитие.

Слуга понял, поклонился, снова подошёл к заварному чайнику и наполнил чашку – как всегда быстро и очень аккуратно.

– Ты свободен, Ван Ши Нан. Я благодарю тебя. Ты молодец. Позови ко мне наложницу Май Цзе, – дружелюбно сказал император, потом громко хлопнул три раза в ладоши и повернулся к придворным, необходимость которых была здесь только для того, чтобы видеть мгновенную смерть или продолжение жизни Ван Ши Нана.

Взгляд императора и громкие хлопки были понятны придворным: они тоже свободны. Все разом опустили головы, сомкнули ладони и с хитрыми лицами стали спешно и покорно удаляться. Ван Ши Нан скользнул в общий поток и исчез, растворился. Кроме Величайшей Особы в зале осталась только охрана, смотрящая стеклянным взором куда – то в пол.

Вторую чашку чая император пил с тем же блаженством и наслаждением, а состояние покоя совсем не мешало продолжать ему думать.

Одна из дверей вдруг открылась, и смело шагнула молодая женщина в лёгком кимоно, но холодный блеск охранных мечей тут же преградил ей путь.

– Пропустите! – приказал император.

Женщину быстро пустила, и она плавно поплыла к нему. Май Цзе была стройной, очень милой, и черты лица удивительно напоминали юную наложницу Юй Цзе с той разницей, что глаза переполнялись не ужасом и страхом, а большой похотью и огромным желанием кинуться прямо сейчас на Величайшую Особу со своей огнедышащей любовью.

– Остынь, Май Цзе, – сказал император и поднял руку. – Такую бы женскую прыть да твоей младшей сестре Юй Цзе, никаких хлопот бы не было.

– Не могу остыть, император... – честно призналась она, – уже который день император безжалостно томит меня, а я словно горящая свеча истекаю воском...

– Ты меня, конечно, очень радуешь, Май Цзе, но... – он сделал несколько глотков из чашки и успокоил, – но подожди немного. Я всегда отдаюсь тебе без остатка, и ты сама это знаешь. Я обещаю превратить твой тающий воск в новую свечку, и мы на днях, как и прежде, непременно зажжём её.

– О, нет... лучше теперь, император... сию минуту... – умоляюще попросила она тоном несчастной женщины, изголодавшейся по мужчине.

Император пил чай и видел, как буквально трепещет под лёгким кимоно её молодое и желанное тело.

– Надо же, – усмехнулся он, допив до конца, – никогда не думал, что доведу тебя до ужасного состояния РУССКОЙ СИБИРСКОЙ СТУЖИ, ты вся дрожишь, КАК НА МОРОЗЕ.

– Не понимаю о чём Вы, император... понимаю одно – к вечеру Вы хотите моей смерти...

– Однако ты дерзишь, Май Цзе. То, что я хочу подвластно только мне и обсуждается только мной. Ты кстати несправедлива к другим наложницам, а у меня их больше сотни: Ладно, возьми чайный прибор с подносом, я захвачу кувшин, и пошли со мной.

Император встал, взял со стола белый кувшин с утренней росой, бережно обнимая ладонями, и направился к одной из дверей.

Май Цзе быстро захватила поднос и поспешила за ним.

Два преданных охранника ритуально потоптались на месте, дёрнули вправо – влево свои страшные мечи и открыли обе створки дверей перед шагающим императором.

Комната, куда он вошёл вместе с наложницей, представляла собой зеркальные стены с таким же зеркальным потолком, с которого свисали круглые и ярко горящие красные фонарики. От сплошных зеркал помещение казалось безразмерным, а широкая постель для эротических услад, стоявшая по середине, отражалась миллионами таких же постелей.

Император опустил кувшин на низкий столик, секунду подождал, пока Май Цзе поставила туда же свой поднос, и положил ей на плечи обе руки, повернув к себе лицом.

Миллион императоров с миллионом наложниц отражались во всех зеркальных стенах и на потолке.

Он резко раздвинул в стороны лёгкое кимоно Май Цзе и скинул его, оголив плечи и грудь. Кимоно скользнуло и упало, но задержалось на талии, где было завязано поясом. Наложница ахнула в предчувствии долгожданного момента и хотела развязать пояс, но император тут же остановил:

– Не спеши, я же сказал "на днях", а пока дарю тебе только это.

Он наклонился и стал нежно целовать упругую и совсем немаленькую грудь Май Цзе, прикасаясь к сочным соскам, похожим на спелую ягоду.

Май Цзе теперь так громко застонала, так крепко обняла императора за шею и так близко притянула к себе, что он чуть не задохнулся, уткнувшись носом в грудь и напрочь лишившись воздуха.

– Сумасшедшая! – затрепыхался он, и с огромной силой оторвался от наложницы, строго прикрикнув. – Стоять, больная! Закройся и не прикасайся до императора! Фу – у – у! – он тяжело отдышался и уже тише добавил. – Если на днях ты хочешь великолепного продолжения, то

немедленно остепенись и выслушай меня. Я вызвал тебя совсем для другого, а твоя сладкая грудь это так, между прочим. Ты должна помочь мне в одном важном деле, тогда будешь со мной целых пять дней, ясно?! Пять дней!

– Я... ясно... – пролепетала наложница.

– Фу – у – у, такое ощущение, будто я ни разу не награждал тебя императорской лаской.

– Наоборот... в том – то и дело, что награждал очень часто, и вдруг... совсем забыл про меня...

– Хватит! – он сел на край постели и приказал. – Налей мне чашку чая, а себе пиалу! Сядь со мной и пей! Да сиди смирно, начнёшь приставать и ныть, крикну охрану, на колесо посажу! Ясно?!

– Я... ясно...

Май Цзе налила чай и подала императору, затем плеснула себе в пиалу и присела рядом с ним. Он с огромным наслаждением отхлебнул несколько глотков и спокойно спросил:

– Ну, как твои успехи в рисовании?

– Хорошо, – ответила она, всё так же страстно пожирая глазами императора и совсем забыв про чай.

– Что у тебя из последних творений?

– Закладка новой дамбы, император.

– А – а, да – да. То, что я просил?

– Конечно, император.

– Молодец. Всё это очень нужно и для нашей истории, и для нашей культуры. Мы сделаем целые фолианты для потомков, да и сейчас для нас это просто необходимо. А затем что у тебя?

– Затем – возведение новой стены вокруг храма.

– Да – да, помню, молодец. А следом?

– А следом – зарисовки нового парка, который будет засажен сакурой.

– Прекрасно, Май Цзе. Мы не только создадим фолианты, мы откроем целый музей, а заведовать музеем будешь ты. Но сначала я сделаю тебя придворным художником, поэтому очень старайся, у тебя большой дар к рисованию.