Ужасно – противные мысли скакали в голове и стучали по вискам, словно кулаки по стене, когда я на следующий день в двенадцать часов пятнадцать минут стоял на улице Марата с тем же фотоаппаратом и прикрученным к нему длиннофокусным объективом.

"А вдруг он здесь один? А где она? Она вполне может веселиться с другим хахалем в той же Москве, а не с отцом. Постой – постой, тебя не туда понесло, а как же обнажённый рисунок? Вот именно – рисунок. Глупо, она может быть только здесь, с ним. Если отец рисовал её обнажённой, значит, обязательно был момент полного откровения – шампанское, поцелуи, разложенный диван. Мы знаем этих художников, рисующих молоденьких девушек без трусиков и лифчиков, они все до единого "падки к сладким пирожкам" – Шекспир: Чёрт возьми, при чём тут Шекспир? Короче, подлый отец приручил Ольгу к себе, и она здесь, с ним. Они вместе придумали Астрахань, которая оказалась Питером для двоих, постелью для двоих, "вокзалом для двоих" – Рязанов: Чёрт возьми, при чём тут Рязанов? А если отец один?".

Моя шпионская дозорная точка была неплохо скрыта тонкими деревьями на той стороне улицы, откуда я следил за красивым особняком "Дома Бажанова" в стиле северного модерна. На фасаде здания висела очень скромная по исполнению, но как бы двусмысленная по содержанию афиша, которая предвещала н е о б ы ч н о е я в л е н и е:

21 НОЯБРЯ. 13: 00.

ПРЕЗЕНТАЦИЯ ГОЛОЙ ВЫСТАВКИ МИХАИЛА САЕНКО.

Я вскинул фотоаппарат, примостил к нему глаз, точно по инструкции навёл объектив на резкость и нажал кнопку затвора, сделав снимок общего вида "Дома Бажанова" с этой самой афишей.

Приглашённый элитный народ постепенно прибывал, он был одет разношёрстно: кто – то изысканно, даже классически, кто – то – в джинсах, джинсовых куртках, слегка потёртых кожанках, но со вкусом самой лучшей рекламы глянцевых журналов.

Отца с Ольгой среди них я пока не заметил.

Дорогие иномарки, среди которых не было ни одной машины "Land Rover", уже не помещались вдоль здания и стали парковаться через улицу с моей стороны, откровенно мешая моему наблюдению, и я решил немедленно перейти дорогу поближе ко входу.

Но стоять у входа и крутить головой было рискованно и опасно, потому что все гости стекались сюда, и я мог открыто засветиться. Надвинув козырёк бейсболки на глаза, опустив лицо к своей фотокамере, будто наблюдаю за счётчиком плёнки, я влился в общую массу, вошёл вовнутрь здания и тут же попал в перекрёстный сквозняк обрывочных фраз, говорили кто о чём. О японских красках на тигровом жире. О стиральной машине, безжалостно рвущей в клочья дорогое бельё. Об открытии международной выставки автомобилей будущего. О гадкой сиамской кошке, которая писает в тапки приходящих гостей. Об уникальной галерее художника – дельфина в Севастополе. О любимой певице Путина, которая родила два часа тому назад, но: по – моему: не от Путина, я толком не расслышал.

Охранный пост был серьёзным и внушительным. Один из четырёх стражей порядка внимательно изучил мою аккредитацию, заглянул под козырёк бейсболки, вернул мне документ и пропустив дальше.

Ожидая свою очередь в гардероб, я зорко оглядел просторное фойе – отца с Ольгой здесь вроде бы не наблюдалось.

Как только я получил гардеробный номерок, ко мне быстро скользнул молодой стюард и предложил шампанское на подносе. Я молча отказался коротким движением руки и поспешил по ступенькам, ведущим в какое – то помещение.

Это был огромный и ярко освещённый мраморный зал с длинными столами, покрытыми ослепительно белыми скатертями. На столах красовалась щедрая "поляна" бутылок, закусок, всевозможной горячей еды, фруктов, овощей, фужеров, рюмок, чашек и пузатых самоваров.

В конце зала виднелась широко распахнутая большая резная дверь, ведущая в смежное и самое главное помещение, откуда бросались в глаза очертания картин.

Мраморный банкетный зал имел четыре высоких и витых колонны, которые стояли в каждом углу и достигали потолка, украшенного весёлой мозаикой, к одной из таких колонн я очень удачно пристроился сбоку и как бы спрятался, но при этом хорошо видел и вход, и длинные столы, и открытую дверью картинной выставки.

"Мои коллеги фотографы", которых здесь наблюдалось с огромным избытком, работали иначе: ходили смело по залу, трещали затворами и блистали вспышками ламп, у них – другая цель.

Я же не спешил, ждал, немного волновался, но был весь внимание.

Тысячи жадных губ – мужских и женских – полоскались в бокалах шампанского, рюмках водки, коньяка, виски и вина. Миллионы зубов молотили салаты, терзали куриные ножки, телячьи грудки и прочее, прочее.

Народ прибывал и прямым ходом окружал желанные столы.

В этом океане беспредельного питья и еды я никак не мог отыскать два нужных мне объекта: отца и Ольгу. Неужели ошибся?

И вдруг – чёрт возьми, наконец – то – со стороны картинной выставки вальяжно вошёл в мраморный зал мой отец с бокалом шампанского, на нём аккуратно сидел чёрный кожаный костюм, пиджак был расстёгнут, и под ним ярко горела жёлтая рубаха. По правую руку отца семенил толстый, лысый мужчина и курил сигару, по левую – размеренно шла худая и стройная женщина очень похожая на Ирину Хакамаду. Отец увлечённо о чём – то рассказывал, бурно жестикулировал, и через край бокала плескалось шампанское.

Ольги с ним не было.

Я вскинул фотоаппарат и вспомнил инструкцию: навёл на резкость и щёлкнул затвором, длиннофокусный объектив позволял снимать достаточно крупно, не смотря на то, что человек находился достаточно далеко.

Все трое неспешно подошли к столу, лысый толстяк взял бокал шампанского, сунул в руку "Хакамаде", поднял свой, и они чокнулись.

Моя фотокамера снова примостилась к зоркому глазу, и снова щёлкнул затвором.

Увы, Хакамада оказалась ненастоящей, я точно разглядел, это был двойник.

И вдруг – чёрт возьми, наконец – то – по залу в сторону отца и его друзей шла: не шла, а порхала: не порхала, а струилась лёгким ветерком в голубом щёлковом платье моя Оленька – свеженькая, чистенькая, похожая на очаровательную живую куколку.

"ОПАНА!" – громко пропела моя душа. – "ВОТ ОНО! СЛУЧИЛОСЬ! ВСЕ В СБОРЕ!", – я резко поднял фотоаппарат и был наготове, ожидая интересного, разоблачительного кадра.

Подлетев к отцу, Ольга запросто положила руку на его плечо, а лысый толстяк услужливо протянул ей бокал шампанского.

Я быстро щёлкнул затвором.

Секунда – и отец нежно поправил Ольгины волосы, упавшие на лоб, а потом что – то очень лестное сказал в её адрес.

Я в диком ужасе дрогнул всем телом, но сдержался и снова щёлкнул.

Дальше – хуже: для меня, для компромата – идеально.

Продолжая явно хвалить Ольгу, отчего та игриво смущалась, отец взял и надолго присосался к её в щёке.

Я вовремя успел, и кадр был сделан.

Утончённая "Хакамада" дружелюбно улыбнулась Ольге, о чём – то спросила, та охотно ответила и мягко положила ладошку на грудь отца, он засмеялся и тепло прикрыл Ольгину руку своей широкой "граблей".

Я тут же снял эту милую сценку.

Довольный отец смеялся, а Ольга протянула к нему губки хоботом слоника, ожидая прикосновения его губищ. Какой кошмар!

Но я снимал и снимал, компромат набирался довольно успешно.

К весёлой компании теперь подошёл мужчина очень похожий на Владимира Жириновского, пожал руку отцу, поцеловал дамам пальчики, подхватил лысого дядьку под локоть и повёл его в картинный зал.

Поскольку я всё время смотрел в объектив, то сразу заметил – Жириновский был тоже ненастоящий, а двойник.

Отец с Ольгой повернулись спинами, и лиц не стало видно, он привычным жестом крепко обнял её за талию, притянув к своему бедру, и они вышли из кадра.

Я щёлкнул затвором, а мои зубы скрипнули до боли.

Народ резко бросил трапезу, хлынул за "Жириновским" и лысым дядькой, отец с Ольгой на время потерялись.

Мраморный зал пустел, и я последовал за всеми, стараясь прятаться за спины и пробираясь то вправо, то влево в поисках своих "подопечных", а передо мной невольно стали открываться живописные "шедевры" Михаила Саенко.

Это были двухметровые картины, исполненные маслом и обрамлённые резными полированными рамами. На них блистали в полный рост и в полной наготе известные политики, певцы, актёры, телеведущие и спортсмены: "Ирина Хакамада", "Владимир Жириновский", "Филипп Киркоров", "Ирина Салтыкова", "Максим Галкин", "Екатерина Андреева", "Светлана Хоркина", "Виталий Кличко". Глаза разбегались. Часть персонажей огромных полотен откровенно стеснялись и прикрывали свои потаённые прелести то руками, то лёгкими платочками, то осенними пожелтевшими листьями, то круглыми блюдцами, то фужерами или чашками. Другая часть была полным бесстрашием в своём обнажённом обличии.

Толстый и лысый дядька с сигарой в зубах должно быть оказался самим Михаилом Саенко, потому что каждый второй пожимал ему руку и говорил что – то хвалебное и приятное.

Я повернулся в сторону и снова увидел отца с Ольгой, они стояли у картины, изображавшей "Ирину Хакамаду".

Я вскинул фотоаппарат и был наготове, плечи и головы посетителей иногда скрывали от меня то его, то её, и приходилось ловить удачный момент.

Глядя на картину, отец наклонился к Ольгиному уху и что – то прошептал.

Я щёлкнул затвором и притаился.

Закончив шептать, он мягко поцеловал Ольгу в мочку уха.

Я тут же щёлкнул.

Ольга повернулась к нему и с улыбкой показала кончик язычка, она играла и веселилась – сучья змейка! Отец оскалился грозным зверем и хотел тяпнуть за этот кончик – игривый сучок!

Затвор фотоаппарата снова щёлкнул.

Теперь их руки схватились сзади "любовным замочком", а пальцы крепко сплелись.

Затвор не умолкал, щёлкал и щёлкал.

Я заметил, как Ольга замерла, потом резко обернулась назад в мою сторону и сильно забеспокоилась.

К великому счастью спина "Виталия Кличко" случайно, но вовремя закрыла меня.

– Мне кажется... где – то здесь... Костик... – испуганно и тихо сказала Ольга.

Отец удивлённо взглянул на неё и пробасил в своей актёрской манере:

– Акстись, душа моя! Да не услышит ВСЕВЫШНИЙ твоих наивных слов! Костик намертво присох к своему компьютеру, откуда здесь быть ему?!

– Оттуда – вон из тех папарацци... Я, кажется, сейчас видела его с фотиком, а не с компьютером...

– С каким "фотиком"? Он этот "фотик" ни разу в руках не держал! Ты перепутала! Тебе почудилось, душа моя!

– Может... и почудилось... может быть...

– Успокойся и займись мной, мне это так сейчас необходимо!

– Я, по – моему, только тобой и занимаюсь, – улыбнулась Ольга, – и все вокруг прекрасно это видят.

– Вот – вот, – подхватил отец и чмокнул её в носик, – чтобы все вокруг видели! Так и надо! Очень хорошо! Но будет лучше, если станут видеть как можно чаще! Пойдём – ка взглянем на королевские прелести Ирины Салтыковой!

– Уж нет, пойдем – ка взглянем на королевские прелести Филиппа Киркорова!. .

Я сидел за столом в гостиничном номере и пил четвёртую бутылку пива, опрокидывая горло "Балтики" в стеклянную кружку, а передо мной в тарелке лежали куски распотрошенной воблы. Пил, закусывал и мрачно смотрел в окно на городской Петербургский пейзаж, медленно темнеющий.

В дверь негромко постучали.

– Да – да!

Женщина – посыльная – служитель гостиницы – вошла и сказала:

– Ваш заказ: фотографии и билет на САПСАН!

– Во сколько САПСАН?

– Через два часа, в 17: 30!

– Прекрасно, спасибо, – я встал, взял большой бумажный пакет и билет на поезд.

– Ещё пива, воблы? – спросила женщина.

– Пива бутылки две.

– Сейчас будет! – и она вышла из номера.

Я быстро сдвинул в сторону пивную кружку, тарелку с воблой, пустые бутылки, нетерпеливо достал из пакета кипу фотографий среднего размера и стал раскладывать на столе.

Фотографии убили меня, я увидел в них страшную правду моего дурацкого положения. Я никогда не думал, что существует такая огромнейшая разница между тем, КАК снимаешь, глядя в окошко фотоаппарата, и тем, ЧТО получается в результате. Получилась реальная бомба, которая взорвала мои нервы.

Вот отец целует Ольгу в щёку.

А вот он нежно поправляет прядь её волос.

А тут рука Ольги смело лежит на плече отца, она с явной любовью в глазах смотрит на него.

А здесь Ольга тянет к нему губы хоботом слоника.

А вот – "Хакамада", она довольная что – то говорит отцу, а тот прижимает к своей груди Ольгину ладонь.

Здесь они сняты сзади, отец обнимает Ольгу за талию, они вплотную друг к другу.

А здесь отец скалится зверем и хочет укусить Ольгу за кончик языка.

Толстый и лысый дядька тычет сигарой в отца, а тот пальцем тычет на Ольгу, она схватила отцовский палец и хохочет.

А вот отец с Ольгой на фоне картины, он шепчет ей на ухо.

А здесь – целует Ольгу в мочку уха.

А тут она вовсю раздула щёки и дурачится, он жмёт их пальцами и смеётся.

Они снова стоят, отвернувшись спинами, их ладони скрепились "любовным замочком".

А здесь отец целует Ольгу в нос.

А вот, наконец, улица – около здания "Дома Бажанова", отец на руках переносит Ольгу через лужу к своей машине "Land Rover", она держит огромный букет цветов, а другой рукой обнимает его за шею и нежно прикасается своей щекой к его щеке.

В кармане неожиданно заиграл мобильник, я достал его и увидел, что звонит: Ольга.

– Привет! – бодро ответил я, будто ничего не случилось, а сердце заколотилось и застонало.

– Костик, привет! – раздался радостный голос – Как ты там без меня?!

– Скучаю! Ты – то как, гимнасточка моя?! Кувыркаешься?!

– Ой, кувыркаюсь, не говори! Тренировка за тренировкой, репетиция за репетицией! Устала до чёртиков!

– Да – а, твой тренер видать замучил тебя, гоняет и в хвост, и в гриву!

– Это точно, Костик: гоняет и в хвост, и в гриву!

Я слушал, отвечал, а сам глядел на мерзкие фотографии, где она целовалась и обнималась со своим "тренером".

– Ты хоть к великой русской Волге ходила?!

– Только сейчас оттуда, нам дали полчаса перерыва, и мы с девчонками были! Такая прелесть эта русская Волга: широка, глубока, стройна!

В дверь номера снова постучали, и вошла женщина – посыльная с двумя бутылками пива.

Я заспешил к ней, взял пиво и благодарно кивнул, женщина тут же скрылась за дверью.

– У тебя гости?! Я слышу, кто – то пришёл! – озорно и весело сказал Ольгин голос. – Я ревную!

– Да нет, у нас совещание в редакции!

– А – а – а, ты как всегда погряз в работе!

– Ну да, как и ты: только ты кувыркаешься: со своим "тренером", а я нет!

– Что – что?! – не поняла она.

– Да ничего! Говорю, что долго беседовать не могу! Когда приедешь?!

– Через дня четыре! Я позвоню!

– Ладно! Звони!

– Всё, Костик, меня в зал зовут! Люблю, целую! А ты?!

Сказать "люблю, целую" я не смог, а просто дал резкий отбой и заорал на мобильник:

– Тебя не в зал зовут, а в постель, сучка!

Меня всего колотило, я закрыл глаза и пытался успокоиться, но ничего не получалось, тогда я потянулся к пивной кружке, взял её, хотел поднести к губам, но рука дрогнула, и пиво плеснулось на одну из фотографий.

Я так обозлился на кружку, что в затылке до страшной боли что – то застучало с грохотом молота и наковальни, а рука размахнулась, и кружка с невероятной силой была брошена в угол комнаты.

Она ударилась о толстый плинтус и глухо раскололась.

От яростного безумия я вдруг совершенно перестал себя помнить, цапнул со стола пустую бутылку и швырнул в сторону шкафа.

Бутылка угодила в его ребро и разбилась.

Нечеловеческий гортанный хрип вылетел из груди, и вот уже вторая бутылка шмякнулась в металлическую дверную ручку.

А третья попала в большое зеркало, висевшее на стене, и густой шумный водопад стекла хлынул на пол.

Дверь наотмашь распахнулась, и ко мне ворвались дежурная по этажу и женщина – посыльная.

– Ой! Ой! Ой! – заголосили они, схватились за головы и помчались назад.

Четвёртая бутылка пива – полная и закрытая – скользнула из моей руки мощной тяжёлой гранатой, полетела точно в дальний стул и с треском расщепила его спинку.

Два здоровых парня – охранника метровыми прыжками влетели в номер, а за ними – моя посыльная, истошно крича:

– Такой был тихий, спокойный, пиво сосал, и на тебе!!!

Я хотел схватить очередную бутылку, но неслабым ударом в лицо был повален на кровать, зато успел при этом вдарить ногой прямо ниже живота одному из парней...

САПСАН мчался с дикой скоростью. Я сидел у окна с большим фингалом под глазом, утопал в кресле и устало смотрел в кромешную темноту, где мелькали огни дорожных столбов и светофоров.

Фингал очень дёргал, и я прикасался к нему пальцем, а глаза всё равно слипались, и ужасно клонило ко сну. Я задремал, и мне сразу почудилось, что стремительно падаю в глубокую тёмную пропасть, где беспорядочно сновали маленькие огоньки. Мне почудилось, что могу неминуемо разбиться, но конца полёта и смертельного столкновения с землёй я никак не мог ощутить, всё падал и падал, а в ушах звенели вопросы:

– Как?

– Почему?

– За что?

– Когда?

Секунда – вторая, и пропасть резко перевернулась, изменив направление моего полёта, и стала горизонтальной длинной дорогой с рельсами, по которой летел уже не я, а сверхскоростной поезд САПСАН.

Он гудел, визжал, свистел, но те двое – застрявшие на рельсах – замерли и не двигались.

Это был отец с Ольгой.

САПСАН приближался, и столкновение казалось неизбежным.

И вдруг стало ясно видно, что отец и Ольга совсем не настоящие, а очень здорово нарисованные на больших листах ватмана.

Безжалостный поезд прогудел в последний раз и разорвал листы ватмана, растерзал на клочья...

Я нажал пальцем чёрную кнопку звонка под номером квартиры 140, немного подержал и убрал руку.

С той стороны зашаркали тапки, мигнуло круглое окошко смотрового глазка, потом щёлкнул замок, и дверь открыла Наталья – Ольгина сестра. На ней висел длинный красный халат чужого размера, который был слабо завязан поясом. Она держала в руке большую расчёску, неспешно бороздила мокрые чёрные волосы, и гладко прилизанная голова удивительно походила на круглый мяч. На смуглом некрасивом лице не было ни грамма краски, и от горячей воды оно как бы припухло и стало ещё безобразней.

– Привет, – сказала Наталья и вовсе не удивилась моему приходу, удивилась другому. – Ого! Ты откуда такой? – и показала пальцем на мой синяк.

– С поезда... только что... – ответил я очень холодно.

Она неприятно улыбнулась, потому что некрасивые лица всегда рождают подобные улыбки, и спросила:

– Интересно, на каком маршруте раздают такие классные синяки?

– Москва – Петербург и обратно...

Я вдруг заметил, как она странно дёрнулась, а глаза – бусинки сощурились.

– Войти – то можно?

– Входи, – она шагнула в сторону, но совсем немного, почти оставшись на месте, словно в этом была какая – то игривая задумка.

Я пролез в прихожую и конечно задел Наталью – её задумка удалась, она цапнула меня за куртку, чтобы не упасть, и хитро усмехнулась.

– Тамара Петровна спит?. . – спросил я и рванул куртку из её пальцев.

– Мамы нет, она до утра в гостях, – с той же улыбкой ответила Наталья, убрала гребень в карман, облокотилась к стене и показала из – под халата смуглую ножку.

– Жаль... что в гостях...

– У тебя что – то важное?

– Вобщем... да...

– Скажи, передам.

Я внимательно посмотрел на неё:

– А знаешь, наверное, хорошо, что мама в гостях...

– Ты какой – то странный, Костик, и говоришь загадками, и синяк под глазом, а серьёзно – откуда он?

– Упал...

– На что? На большой кулак?

– На грабли наступил, а потом на них же упал, причём на свои собственные: Слушай, ты мне ничего более толкового не хочешь сказать?!

– Ты о чём? – её брови вздёрнулись, но прежнее спокойствие было удивительным.

– А ты сама подумай "о чём"!

– Не пойму тебя. Может горячего чайку с дороги? Или чего покрепче? Я действительно не знаю что предложить "толкового" в двенадцатом часу ночи. Тёплую постель? – Наталья была непроницаема, её спокойствие даже нельзя было назвать "спокойствием", это был абсолютный штиль.

Я не выдержал:

– Слушай, Наталья, заканчивай! Ты прекрасно понимаешь, о чём я! Я же только что видел, как ты дёрнулась при слове "Москва – Петербург", будто с тобой кто – то недавно обсуждал этот маршрут, и ты вспомнила! Не так ли?!

– Костик, ты действительно странный – возьми и сразу расскажи тебе, мало ли кто и что со мной обсуждал.

– Так – так, давай – давай! Можно и не сразу! – ухватился я. – Но всё – таки кто – то обсуждал?! Этот кто – то не твоя ли сестра, а? Говори – говори! А может у них были и другие маршруты?! Ты же в курсе всех дел, я чувствую! Тебе сестра молчать приказала, да?! – я упорно давил на неё.

– Ты, Костик, упал не на грабли, а на телеграфный столб, – ответила она, терпеливо выслушав меня, – почему я должна вот так просто всё рассказать? За какие коврижки?

– Коврижки?! – взбесился я и схватил её за горло всей пятернёй, но не сильно, а чуть – чуть. – Хорошо, что тебе надо взамен?! Я сейчас в таком состоянии, что запросто могу придушить, если будешь тянуть!

А Наталья вздохнула и протянула с невероятным сладострастием:

– Наконец – то... наконец – то я чувствую твою руку... я давно хотела этого... я всегда думала: неужели эта рука так несправедливо будет ласкать только одну мою сестру?. .

– Что – что – о – о?!

– "Что – что", – передразнила она и положила свои мягкие пальцы на мою ладонь. – Дурачок, если возьмешь не за горло, а пониже, будет ещё лучше, вот что, – и она быстро скользнула моей ладонью на свою грудь.

– А ну, пусти! – крикнул я и вырвался. – А ты, погляжу, яблочко не лучше своей старшей сестры, недалеко упало от гнилого дерева!

– Я хоть яблочко, а ты лопух придорожный, на который кое – кто постоянно гадит. Я, Костик, действительно в курсе всех дел и знаю ТАКОЕ, что у тебя волосы дыбом встанут, даже представить себе не можешь, лопушок ты мой.