Иван недоверчиво скосил глаза.

«Спит, что ли? И правда, спит... Ох, и красивая она у меня... когда расслабится...» Тихонько повернув голову, чмокнул Машу в лоб: в ответ она только чуть сморщила носик. «Пиздец... Заманал бабу седни до полусмерти... Да так и есть: не день, одни стрессы. Сначала пять лет без мужика, а потом сутки с хуя, считай, не слазить, сдуреешь только от этого, а мы с Ларкой еще ей концерт устроили, кретины... Ну, ничего, маленькая моя, завтра, после сегодняшнего, летать будешь. А захочешь, так все-все повторим, и еще больше... кажется, с тобой меня на что угодно хватит, а потом хоть сдохну, только б тебе хорошо... Спи, хорошая, спи. Разоспишься – отнесу на кровать. Или уж ладно и здесь, а то проснешься? Узковато, а шире нам и не надо... Еще отлепишься, и мне плохо будет... Ну, ладно, посмотрим... Но как же хорошо-то, а...»

Бережно прижимая к себе Машу, Иван уже и сам начал придремывать, когда уловил какое-то шевеление справа, там, где были двери спален. Открыл глаза: Ларка, стоя на фоне дверного проема, освещенного лишь слабо светящимся экраном лежащего на ее кровати ноутбука, подслеповато моргая глазами на рассеянном, но довольно ярком свету гостиной, непонимающе уставилась на стоящий напротив нее диван. В ее руке, удерживаемый двумя пальцами, был странный предмет, сильно напомнивший Ивану обычный дамский вибратор, только слишком тонкий.

«Господи, да кончится ли когда-нибудь этот день...», с веселой тоской подумал Иван. Даже для его закаленной многими невзгодами психики новых, совершенно неожиданных впечатлений сегодня было, пожалуй, слишком много. Чего стоит одно это голенькое, умненькое, симпатичное чудо вместе с его целочкой...

Они встретились глазами, Лариска жалобно улыбнулась и громким шепотом повинилась:

— Ой, дядь Вань... Вы ж, вроде, давно закончили... Я думала, вы у мамы в спальне, только свет забыли выключить...

Иван, отвернув от Маши губы, зашипел:

— Тихо ты! Маму разбудишь! Хочешь что-то сказать – иди сюда, ближе, - он показал ей глазами место возле себя.

— Не, дядь Вань. Она, когда сама себя хорошо приласкает, потом спит, как убитая, хоть из пушки стреляй, - говоря это, Лариска сделала несколько осторожных шагов по ковровому покрытию и остановилась рядом с диваном. – А сегодня, кажется, вообще... Ой, дядь Вань, я лежала, слушала, как вы здесь... И маме, и вам было кайфово, да?

Иван покосился на даже не пошевелившуюся Машу, на всякий случай, потянувшись губами, осторожно поцеловал ее в лоб. «Спит, как убитая. Похоже, права девка... А почему я не удивляюсь, что она о своем «шпионаже» так спокойно говорит? Странно, но полное ощущение, что, вроде, так и надо. Потрахался с мамой – поделись впечатлениями с дочкой... Мало, что нравится самому, так еще и охота рассказать ей побольше. Ага, похвастаться приспичило. Старый козел!»

С трудом превратив смех в довольную улыбку, он вздохнул:

— Да, уж уработались...

— Так еще бы. Два часа почти. Как в девять начали, так до без десяти одиннадцать. Я, поначалу, фильм смотрела. А потом, когда вы здесь разыгрались по-нормальному, так только слушала вас да представляла, что вы тут делаете. Никакого фильма не надо...

Довольно улыбаясь, посмотрела на Ивана и, артистичным движением поднеся хитрую палочку к лобку, прикрыв глаза, почесала ее кончиком клитор. Сказала «Ах!», рассмеялась и открыла глаза.

— Вот так, дядь Вань!

Девчонка откровенно ехидничала, но совсем беззлобно. Ивану это нравилось, но, все же сделав строгое лицо, он протянул руку и совсем легко, самыми кончиками пальцев шлепнул Лариску по попе. Лариска сдавленно прошептала «Ой!» и надула губки:

— Ну вот, уже и пошутить нельзя, сразу драться...

Иван опять протянул руку, Лариска, ойкнув, дернула попой в сторону, но не настолько, чтобы он не мог дотянуться, и он почесал стукнутое место. Попка тут же потянулась к его руке, Лариска, прикрыв глаза, очень похоже на Машу сказала «Муррр», облизнулась и добавила: «Ага, дядь Вань... И чуток повыше...». В ее голосе было столько искреннего удовольствия, что Иван не смог ей отказать, но тянуться было далековато, и он мягко повлек Лариску к себе. Сделав полшага вперед, она мягко развернулась спиной, закинула голову назад, встряхнув густыми, до середины спины, волосами, чуть расставила ноги и, опустив руки, замерла.

Очень осторожно, стараясь не шевелить той половиной тела, к которой прилегла Маша, он тихонько пощипал-погладил-почесал поясницу и верх ягодиц Лариски до тех пор, пока она, еле слышно сказав «Уффф... Все, дядь Вань, ноги подгибаются...», не осела на пол, развернувшись к нему лицом. Немного поелозив попой, уселась по-турецки и подняла глаза:

— Как это у вас так получается, дядь Вань... Мама делает... ну, приятно, но совсем не так...Массаж делали, так я думала, помру от счастья...

Иван тут же вспомнил, чем закончился тот массаж, и, по ассоциации, поискал глазами предмет, с которым Лариска вышла из комнаты. Тощая палочка валялась рядом с Ларискиным бедром.

— Массаж тебе, - довольно проворчал он и глазами показал на игрушку. – А это у тебя что?

— Это? – Лариска, подобрав с пола, повертела предмет в руках. – Вибратор... Мама его, - улыбнулась, - «Железным Дровосеком – джуниор» дразнит... Старший, который у нее, так втрое толще... Мы их в Хорватии покупали, года четыре назад. Мама себе выбрала, а я с ней была, ну, продавец в секс-шопе и привязался шутя: «вашей, говорит, дочке должно понравиться». Мама давай отшучиваться, мол, да маленькая она еще, а я и влезла: хочу, мол, наверное, интереснее, чем пальцем... Видели бы вы глаза того продавца, когда я это ляпнула, - Ларка прыснула.

— А чего тоненький такой?

— Так для девиц, - засмеялась Лариска. – В инструкции прям написано, что «сохранность девственной плевы при использовании изделия находится на ответственности покупателя». Ну, у меня там, - Ларка заглянула себе в низок, - все нормально. Я даже маминым пробовала, тоже ничего, но чертова плева сильно тянется, больно...

— Так убрала бы...

— Опять, дядь Вань...

— Что – опять?

— Опять вы с мамой одними словами...

— Вот и я смотрю, больно много у нас с твоей мамой общего, - улыбнулся Иван. – И что ты маме отвечаешь?

— Ай... Говорю, что хочу по любви... А она подсмеивается: любовь, говорит, любовью, а секс – дело и без любви приятное, хоть и не такое приятное, как с ней. Врет, наверное...

— Почему?

— А сама-то? Ей чуть не каждый день надо, а с работы только домой, выходные со мной, и в доме мужиком и не пахло... И я, дядь Вань, пробовала. На той позорной фотке негра, что побольше, видели? Вот с ним, в Хорватии...

Иван решил сделать вид, что ничего не слышал про эту историю, уж больно ему стало интересно, как она прозвучит от первого лица.

— Если пробовала, то как девочкой осталась?

Ларка хихикнула:

— А мы начали, как в кино. Сначала он мне полизал, и грудки помял... ну, это ниче так, приятно... хотя язык у него какой-то твердый, шершавый... я, когда рукой сама делаю, и то приятнее, а уж если под душем, так вообще не сравнить... Ой, дядь Вань, только сейчас поняла: вы когда сегодня маме мою целку показывали, - («ну, точно, все поняла еще тогда, на столе, умничка моя» - мельком подумал Иван), - так у вас палец куда приятнее, чем его язык... Дядь Вань, а вы правда ни разу девственницу там, - она кивнула на свой низок, - не видели?

— Да откуда же, Лара? Такое мужчины редко видят, если они не гинекологи. Когда девушка с ней расстается, так обычно заведены оба так, что не до рассматриваний. А потом уже, сама понимаешь...

— Интересно... Как-то никогда не задумывалась... Хотя, вот Нинка нам рассказывала, как она первый раз. Так тогдашний парень сначала вылизал ее там всю, потом поглядел, потом на камеру там все снял, и только после этого полез. А когда кончил, так опять все снял, типа, что было и что вышло, - Ларка засмеялась. – Она от камеры, говорит, завелась так, что ничего и не почувствовала. Хотя у нее не то, что у меня, по кругу, и толстенькая... была.

— Показывала, что ли?

— Ну да, то, что парень тогда наснимал. После, так смотреть страшно: в трех местах разрывы, кровища, все висит... Говорит, неделю заживало, а потом еще месяц немного больно было. Зато сейчас ей только намекни, тут же ложится и ножки вверх, - полупрезрительно закончила Ларка и хмыкнула.

— Что, вот так запросто: взяла и показала?

— Ну и что? Это самый, как его, Пашка, что ли, ее оприходовал и смылся. Ладно, хоть копию записи отдал. А свою потом продал какому-то сайту, она и сейчас в инете висит. Да там такого добра...

— Знаю... Такое видел, но это ж, сама понимаешь, не то.

— Ну да, вообще фигня. Он, когда продавал, оттуда лица убрал совсем, и свое, и Нинкино, одна дырка да палка остались, а лица и есть самое интересное. И живьем оно вообще по-другому. Я, вон, сегодня как увидела, что мама с вашим, - она, довольно улыбаясь, кивнула на низ живота Ивана, укрытый коленкой Маши, - делает, и ваши довольные физии, так чуть на пороге комнаты первый раз не кончила. Сразу!

Засмеявшись, она протянула руку и погладила Ивана по бедру возле маминой ноги.

— Он у вас красивый! Как у Рокко... Ну, почти...

«Так. Сравнений с королем киносекса всех времен и народов мне все же избежать не удалось. Правда, я ожидал чего-то такого от Маши, а не от Ларки, но все равно приятно», - хихикнул про себя Иван и, на всякий случай, поспешил перевести разговор в более безопасную плоскость:

— Как у вас, нынешних, все просто, а...

— Так понятно почему, дядь Вань. Диски со всяким, - она кивнула головой на полки с эротикой, - да плюс интернет, ну и видеокамеры тоже. Насмотришься такого, что потом самой прятаться, вроде, уже и неудобно... У нас одно время мода была, все друг перед другом своими приватами хвастались, и надо мной мало, что хихикали – снимать звали: раз, говорят, целку бережешь, значит, ты безвредная, сама в постель не залезешь! – Лариска чуть грустно улыбнулась.

Иван усмехнулся.

— И ходишь?

Лариска чуть смутилась:

— Ну... Пару раз, когда уж очень просили...

— И как?

— Да... Так... Не очень. Вот если б позвали заснять дефлорацию... Хотя, конечно, лучше, чем в ящике: звуки, запахи... Опять же, ракурс сама выбираешь...

В подробности этих культпоходов Лариска вникать, похоже, желала не очень. Ответил ей Иван на полном серьезе, не торопясь, раздумчиво:

— М-да... И впрямь, все просто... Но тут не только в порно дело, Ларка... Мы ведь когда росли: кроме гондонов по две копейки, из танковой резины сделанных, к употреблению по прямому назначению негодных, противозачаточных, считай, и не было. А какие были, так еще вредней гондонов, девки их боялись больше, чем беременности. То есть засунул девке – все, жди ребенка, а дети дело серьезное... Ну, или аборта, что не лучше.

Чуть помолчал.

— Так что волей-неволей из этого дела проблему делали, дело-то было и впрямь серьезное... А сейчас как: таблеточки, спиралечки – трахайся, не хочу, детей не будет точно. Да и презервативы такие, что даже смотреть, и то приятно. И, говорят, есть и вкусные, - прибавив глаза, улыбнулся он. – Сам, правда, отродясь ими не пользовался, ни новыми, ни теми... Вот и получается, что секс отдельно, последствия отдельно. А раз так, то почему бы и не...?

Он скосил глаза на Лариску. Та слушала, приоткрыв рот. «Так. Лекций по сексологии у них тоже в голове нет. Блин, что, одна порнуха, что ли? Спортсмены, блин. Ладно, продолжим вставлять мозги...»

— Ну и плюс экономика. Раньше баба мужика чем ловила? «Дам – не дам». И не поймать ей было никак нельзя, бабы ж не работали сами, жить с детьми на что? А сейчас вон, на маму посмотри: мужика нет, сама вся в шоколаде, ты тоже. Ну и кого, а, главное, зачем ей ловить?

Лариска сглотнула слюну и нервно хихикнула:

— Н-н-н-у... Дядь Вань, а вас?

Иван с трудом сдержал смех.

— Ларк, ты что думаешь, маме от меня что-нибудь надо, кроме общения?

Ларка нахмурилась:

— Еще бы... Вон, сегодня целый день... получала.

— Ларк, а ведь действительно получала. И именно общение. Ты, дуреха, одного не понимаешь: секс может быть как в порнухе – сунул, слил, вынул, и даже как звать, спрашивать не обязательно. Ну, если женщине сильно повезет, то, может, и она оргазм схлопочет, но чаще изобразит, причем так, что только вы, мало что в этом понимающие, поверите. А может, как у нас с мамой: мы три недели назад познакомились, заинтересовались друг другом, общались каждый раз все глубже, все интереснее, пока оно само не получилось, потому что по-другому уже и не хотели оба... Люди так, как в искреннем сексе, больше нигде не раскрываются, тут все тончайшие оттенки чувств видны, не обманешь...

Сглотнул слюну.

— Я вон за вчера и сегодня о твоей маме столько узнал, сколько за годы без этого не узнаешь, и она обо мне тоже...

Лариска вдруг облизнулась:

— И что... узнали?

Иван ненадолго задумался. Вздохнув, протянул руку и ласково поправил прядь Ларискиных волос:

— Ларк, чтобы это выразить, надо быть даже не прозаиком, но поэтом, причем великим. И то не всяким. Тут такие глубины души открываются... Даже не знаю, кто это может описать, да и можно ли это вообще описать словами... Черт... Наверное, кино, с очень талантливыми артистами, и такими, чтобы играть умели не только лицом, но и всем телом, письки включая. И режиссер с оператором, умеющие снимать и письки тоже... И музыка должна быть... тоже великая. И все равно, для каждой пары будет свое, разное... Но как раз то, что главное...

Сглотнул слюну.

— Ларка, знала бы ты, как твоя мама раскрывается, когда мы друг друга ласкаем... Она же совсем другая... совсем добрая, доверчивая... Как ребенок...

Лариска смотрела на него, не отрываясь, и молчала. Иван, задержав вдруг усилившееся дыхание, с некоторым страхом ждал приговора: раскрылся перед девчонкой, и что она теперь скажет? Ладно, если только не поняла, о чем он тут распинается. А если сейчас просто встанет, сделает вежливый книксен и уйдет с мыслью: «Старый козел, мне тут баки про еблю заливает, а сам так и смотрит, как бы в пизду ко мне залезть?»

Не выдержав, прервал паузу сам:

— Что молчишь?

Лариска сглотнула.

— Дядь Вань...

— Что?

— Дядь Вань... Вы... Дядь Вань, вы... Вы маму любите... Стоп, не говорите ничего! Не хочу... Не хочу никаких «пока», «не уверен», «посмотрим»... Я знаю и так, даже если вы еще не знаете... Вижу... И, дядь Вань... Вы... Вы очень хороший... Если... Если все получится... То я вами... не знаю, как сказать... нет, «гордиться» не то слово...

Она вдруг совершенно по-детски хлюпнула носом, и в уголках глаз появился блеск. «Господи, да что ж они обе на меня сегодня плачут-то?», подумал Иван, чувствуя, как дыхание сдерживает теперь какая-то мощная, но не грубая сила. Протянул свободную руку, положил ее на Ларискин затылок и уткнул девушку головой в свое свободное плечо:

Совсем уже жалобным тоном Ларка добавила:

— Дядь Вань... Я... Я так за маму рада...

В этом «за маму», сказанном с небольшой запинкой, Ивану послышалось «за нас», и в груди опять стало тесновато.

— Лара... Ларочка... Не надо ничего говорить, я и так понял... Хорошая ты моя девочка, ну успокойся, ну не плачь... Все ведь хорошо...

«Вот так. И обе хотят, чтобы я остался с ними. Причем Ларка, похоже, не только потому, что этого мама хочет... Вон, разоткровенничалась во всех смыслах... А я этого хочу? Черт, хочу... Точно хочу, но боюсь. Катька, сука...» - помянул он бывшую жену, - «Какой страшный был тот год, ведь домой не хотелось совсем, мотался, как оглашенный, по полумиру... И как хорошо было в последние два года... Свобода... Хорошо, вот только баб бояться я устал... И холодно. Холодно, холодно, холодно все время... Сказать Ларке, что все хорошо не только сейчас, но и будет хорошо? Надо... Но страшно... Как страшно, Господи!» - почти взвыл он, чувствуя, как и у него в уголках глаз становится влажно. - «Они же меня чувствуют, обе, так, как мать не чувствовала никогда... Нет... Не сейчас... Завтра... Потом... Трус! Мерзкая тварь, упустишь!»

Он задохнулся, и тут холодный, трезвый голос, которого он подсознательно ждал, наконец-то отозвался из глубины: «Не упустишь. Все, они твои. Скроешься с их глаз на год – тогда да, для Маши останешься лишь тоскливым воспоминанием, а Лариску покалечишь. Она и так, вон... Вся вприглядку, безотцовщина недоласканная, от мужского пальца на пояснице млеет. Но сейчас - молчи. Нельзя принимать решения, когда на каждом плече по неравнодушной к тебе бабе».

Этот голос выручал Ивана не раз, в самых разных, в юности и по-настоящему смертельных ситуациях, а потому слушался Иван его на чисто рефлекторном уровне. Впрочем, и озеро на его плече, вроде, уже начало высыхать: институтки в нынешнем мире выживают плохо, а потому Лариска не была приучена давать волю своим эмоциям сколько-нибудь надолго.

Оторвав голову от его плеча, Лариска, уже улыбаясь, в последний раз хлюпнула носом:

— Дядь Вань... А знаете, почему я уверена, что у вас получится?

Иван приподнял брови, и Лариска, чуть мечтательно улыбаясь, продолжила:

— Мне Адам, этот тот негр, когда отлизал, то я намокла по полной, аж по ляжкам текло. Надо было тогда ему дырку подставить, и, наверное, все нормально бы было. Но я ж в кино видела, как надо: тебе полизали – ты пососи. Сняла с него штаны, уложила, подрочила малость, потом давай лизать его черного, страшного, одна залупа как у человека, и то, когда ее разденешь, - хихикнула она. – Лизать не противно, а как-то равнодушно было. Думала, когда сосать начну, то лучше будет. Взяла в рот, чувствую, тоже как-то все равно, как будто банан, а не живой человек. Ну, руку себе вниз, опять как в кино, и давай там натирать. Вроде, получше стало, там мокро, но все равно – завода нет. А он тут возьми, да и спусти, причем когда был у меня во рту наполовину. Я первый его выстрел сглотнула, и так мне вдруг стало противно, что вытащила эту пакость изо рта, да остальное на сиськи себе отправила. Стою на коленках, растираю по груди ладошкой, Адам лежит, кайф от зрелища ловит, а мне проблеваться хочется. Растерла, сунула руку вниз, а там уже сухо, как в Сахаре летом... В общем, сказала я Адаму «Адью!» и подалась к маме, в номер. Видели бы вы его рожу...

— Фу, Ларка, как вульгарно! – засмеялся Иван, но Лариска только отмахнулась:

— Зато как есть. Ну вот, прибегаю в номер, мама сидит ни жива, ни мертва, знала ведь, что дочка пошла целки решаться, а я ей только рукой махнула и в ванну, зубы чистить. Вычистила, сиськи вымыла, мама за спиной стояла, оборачиваюсь, а она: «Ну, что?» Я ей и выдала, как вам сейчас, она, кстати, тоже что-то про вульгарность сказала, - Ларка, найдя еще одно подтверждение своей мысли о схожести мамы и Ивана, довольно кивнула. - И знаете, что она ответила?

Выдержав драматическую паузу, она сменила тон на победный:

— «Правильно», - говорит. - «У меня четыре мужика в жизни было, один только по любви. Так сосать я у всех могла, а вот глотать – только у любимого, да и то, пока любовь была. А от остальных чисто рвотное, не горькое, не сладкое, а тошнотворное». Поняли, дядь Вань?

Иван смотрел на нее молча, понимающе улыбаясь, и откровенно любовался раскрасневшимся от такой откровенности Ларискиным лицом.

— Ну, дядь Вань! Вы мне что рассказывали? Утром мама вас разбудила язычком, и вы кончили, да? А на простыне у вас, я посмотрела, когда за массажной простынкой к вам ходила, ни пятнышка! Если бы вы маме в низок кончили, то точно хоть маленькое, но было – мама сразу ведь подмываться в жизни не побежит, а она мне рассказывала, что влагалище у нее расслабляется сразу после так, что чуть не все назад вытекает. Чтоб меня зачать, она только что на голове не стояла. Значит, кончили в рот, так?

Иван, опять тихо радуясь в душе раскованности следующего поколения, кивнул.

— И сейчас: на полу ни пятнышка, подмываться мама не ходила, и у нее из-под хвоста вами не пахнет, а вот тут, - Лариска, наклонившись, понюхала грудь Ивана возле самой Машиной физиономии, - еще как. Значит, что?

Иван, не выдержав, шутливо ткнул Лариску лбом в то самое место, которое она только что обнюхивала, но она выскользнула из-под руки:

— Значит, кончили вы ей, дядь Вань, опять в рот! Причем и утром, и сейчас мама все съела! Так?

С трудом сдерживая смех, Иван, не став на этот раз вдаваться в подробности, опять кивнул и, положив руку Лариске на голову, стал поправлять ей волосы:

— Ох, Ларка... Сексуальный Шерлок Холмс... Правда, про маму ты зря так плохо думаешь, она у тебя не настолько... худая... Я бы даже сказал, что это место у нее такое умелое да ласковое, что я и не видывал...

Лариска, довольно улыбнувшись, как будто Иван похвалил не маму, но ее самое, все же махнула рукой: «А, неважно!», вдруг присмирела и прикрыла глаза, млея от ласки. Чуть подышав носом, уже совсем другим, тихим голосом закончила:

— А мама сама говорила, что от нелюбимого не проглотит... Вот и думайте... Ой, дядь Вань... Счас калачиком свернусь прямо здесь, и засну...

Если бы не Маша на плече, Иван с превеликим удовольствием подхватил бы сейчас Лариску на руки, унес бы в ее спальню, где и усыпил бы ребенка таким, явно непривычным для этого ребенка, способом. Может, даже и колыбельную бы спел.

А так он лишь еще раз притянул ее голову к себе, чмокнул в лоб и чуть оттолкнул. Лариска открыла глаза, помотала головой и выдохнула.

— Ох, как хорошо, дядь Вань... Ну, ладно... Пойду я... Подмываться и вибратор мыть, а то мама утром посмотрит, ругань будет...

И вдруг, вскинувшись, показала Ивану язык:

— А вы, дядь Вань, ду-у-у-умайте!

Подскочила на ноги и исчезла в ванной.

Иван шумно выдохнул воздух и, заложив освободившуюся руку за голову, уставился в потолок. Подумать, действительно, было над чем, но ни одна мысль в голову не лезла. Зато и в голове, и в остальном организме было так тепло и хорошо, как, кажется, еще никогда не было.

Через некоторое время шум воды в ванне стих, и Лариска опять появилась в комнате. Остановилась напротив, прошептала:

— Дядь Вань, вас с мамой, может, чем укрыть?

Иван чуть заметно пожал свободным плечом, и Лариска, содрав со стола ту простыню, на которой он делал ей массаж, вопросительно посмотрела на него: пойдет? Он кивнул, и она осторожно прикрыла их с Машей, отошла в сторону, придирчиво осмотрела работу и опять глянула на Ивана:

— Дядь Вань, а свет выключить?

Иван, улыбнувшись, кивнул, Лариска выключила свет и, уже в темноте, тихонько подошла к дивану. Наклонилась, легко чмокнула его в щеку, шепнула: «Дядь Вань, и спасибо вам за все. Что бы дальше ни было, спасибо...», погладила его по руке и ушла к себе в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.