Весь вечер пятницы обе дамы сдували с Ивана пылинки, едва давая ему подняться с дивана в гостиной, дабы дойти до туалета. С шуточками, ласково, но непреклонно отправили его в спальню уже в десять, сами, управившись в три минуты, безо всяких «скобок» подмыли кровящие сокровища и тихонько улеглись в коечки.

Иван с перепугу даже попробовал поприставать к Машке, что обычно во время месячных делать было совсем ни к чему: в такие дни, скорее, надо было следить, чтобы у подруги не слишком устали все места, кроме главной дырочки. Но Маша, тихонько его приласкав, мягко улыбнулась и, закрыв глаза, повернулась к нему спиной. Задумчиво глянув под простыню, на обтянутую тончайшими трусиками попу подруги, он почесал свой инструмент, недоуменно пожал плечами и, в конце концов решив, что в таких делах женское желание все равно закон, иначе получается немногим лучше суходрочки, тоже повернулся к ней спиной. Представил себе, как следующим, субботним, утром Машка непременно разбудит сначала его приятеля, а через него и самого Ивана своим ласковым ротиком, и, может быть, будет уже без трусиков, и как он ей, негоднице, устроит жесточайший трах во все сейчас скрытые под тряпкой дыры. И не поверил в мечту: бабский заговор был налицо, и потому он был почти уверен, что никакого сексуального удовлетворения минимум до завтрашнего обеда, пока у дам не кончатся месячные, ему не светит. А что будет, когда... Ой...

Почувствовав, как от такой мысли приятель отчаянно заворочался между бедер, он впал в веселый ужас, рыкнул: «Лежать, мерзавец!», непроизвольно пошевелил задницей и, честно пытаясь изгнать из головы картинку возбужденно подрагивающей всеми складочками Ларискиной мужской радости в мелких, мокрых подробностях, закрыл глаза.

Изгнал, но на ее место тут же залезла явно оргазмирующая Ларискина мордочка, а потом кадр стал смещаться ниже, через затвердевшие соски, по играющему мышцами животику, мимо наполненного кровью, тянущегося к чему-то низка, по аккуратным ляжкам, и потихоньку растворился в тумане, - видать, дальше неведомому оператору показалось неинтересно. Иван хотел было облаять этого невидимку: как? Там, ниже, круглые, мягкие коленки, стройные, длинные икры, тонкие щиколотки и, главное, аккуратные ступни со странно розовой, мягкой кожей на пяточках и бархатными, такими приятными под языком сводами стоп, - но тут в кадре появилась голая, совершенно незагорелая Маша, сидящая по-турецки на алой простыне. Подруга смотрела на него, загадочно улыбаясь, а потом вдруг хлопнула в ладоши, перевернулась, встала на четыре точки, попкой к нему, повертела ею и, ласково глядя через плечо, тихо, но жестко сказала: «Смотри, мы с Ларкой – одно и то же. Не «одинаковые», а одно и то же, просто она немножко младше. Понял, дурачок?»

Иван хотел было буркнуть в ответ: «Ну да, у тебя жопа шире!», но Маша уже куда-то исчезла, а на ее месте, в той же позе, оказалась Лариска. Нежно сказала: «У мамы не шире. У мамы просто чуть более налитая. Но я догоню, дядь Вань!», виновато улыбнулась и начала быстро истаивать с боков. Через минуту перед глазами Ивана в неверном, переливающемся воздухе висел только Ларискин сладкий пирожок со строгой линией посередине, между нимфами. Пирожок, неуверенно покачавшись, собрался раствориться тоже, но тут под ним появилась крепкая, узловатая, с хорошо видными венами мужская рука, сильно напоминающая классическую Руку Пролетария с картин соцреализма. Рука поддержала пирожок раскрытой ладонью, и он, чуть качнувшись, прекратил истаивать, зато начал на глазах темнеть, становясь из нежно-розового темно-бордовым. Внизу, под ним, ясно обозначился упирающийся в поддерживающую ладонь капюшончик приподнявшегося клитора, внутренние губки, сладко подрагивая, раскрылись, между ними замерцала влага, прозвучал тихий, радостный Ларискин вздох, и тут же откуда-то сверху ударил мощный глас:

— Смотри, Иван! Смотри, и не говори, что не видел! Это – Наша Святыня! Отсюда мы выходим в мир! Ради нее мы делаем все великие дела и все глупости, и сюда же потом уходим, чтобы родиться вновь! Да, сюда же! Ибо связь Женщины и Земли неразрывна, а нам лишь дозволяется ходить по Ее, Земли, ничтожной части, и лишь пока Она этого желает. Будь с ней завтра нежен!

Долгое, металлическое эхо несколько раз повторило: «Нежен... ежен... ен...» и затихло в наступившей вдруг глухой, как вата, тишине. Сверху возникла другая рука, явно принадлежащая тому же... жрецу? Своднику? Богу Влагалищ? Рука, наплевав на только что прозвучавшие призывы, довольно грубо раскрыла податливую плоть, ковырнула пальцем с грязным ногтем вход в пещерку, там хлюпнуло, следом раздалось сначала глухое, недовольное девичье «Ой!», потом такой же глухой, совсем не впечатляющий звук затяжного поцелуя, обе руки, отпустив Ларискину прелесть, отряхнули друг друга, кто-то за кадром надтреснутым, довольным голосом сказал: «Вот так-то!», и руки, недолго пошевелив в воздухе растопыренными пальцами, исчезли. Оставшийся без поддержки пирожок неуверенно покачнулся, вдруг подпрыгнул и стремительно провалился вниз. Оттуда раздался сначала нежный звон разбившегося хрусталя, потом разочарованное «Тьфу, блин...», сказанное совсем незнакомым, даже не понять, мужским или женским, голосом, и следом – ехидное, несомненно Ларискино: «Не дождетесь!» После чего сцена, наконец, заволоклась черным дымом.

«Ну и бред снится!» - раздраженно подумал Иван. Но тут где-то вдали зазвучали первые такты «Болеро» Равеля, под которое он все собирался как-нибудь оттрахать Машку, да было недосуг – музыка мешала бы Лариске слушать издаваемые ими звуки, а идею трахнуть Машку в наушниках он пока еще только рассматривал.

Дым стал постепенно рассеиваться, и перед ним, на роскошном ковре, в свете огромного количества загадочно мерцающих свечей предстали не меньше двух десятков равномерно, почти дочерна загорелых девиц, скорее, даже дам лет тридцати, со зрелыми, роскошными, подозрительно напоминающими Машину фигурами. Дамы были едва прикрыты толстыми, в два пальца, золотыми цепями, никак не скрывающими, но лишь подчеркивающими все их прелести, и слаженно, отточенными движениями, точно выдерживая задаваемый барабанами ритм, ласкали себя между ног огромными золотыми фаллоимитаторами, держа их двумя руками, двигая при этом бедрами из стороны в сторону и вертя головами, как будто разыскивая кого-то, кто мог бы им помочь.

Ритм постепенно ускорялся, движения дам становились все более нетерпеливыми, и тут на ковре появилось ровно такое же количество дочерна загорелых мужчин, как две капли воды похожих на Рокко Сиферди. На ногах, ниже колен, у них были тоже золотые, таинственно сверкающие в свете свечей поножи, верх спин, не доходя до поясницы, прикрывали легкие золотистые плащи, скрепленные на левом плече золотой же булавкой, бедра были украшены толстыми золотыми шнурами, а впереди у каждого торчал, весь покрытый золотой краской, чуть загибаясь кверху, роскошный, в меру длинный, в меру толстый и даже на вид очень крепкий инструмент, на самом кончике которого, затмевая отблески от золота, сверкала, как маленький бриллиант, огромная, неправдоподобно правильной формы капля тягучей смазки.

Женщины, упав на колени, молитвенно протянули к мужчинам руки. Но те, дойдя лишь до середины пути, вдруг остановились, сложили руки на груди и, вздернув подбородки, презрительно уставились на дам.

Какую-то секунду женщины изображали растерянность, переглядываясь и вздевая вверх ладони и лица. Но, не найдя поддержки ни друг у друга, ни наверху, смирились, покорно опустили руки вдоль бедер и, зазывно качая грудями, на коленях поползли вперед, горестно завывая и становясь тем возбужденнее, чем ближе к ним были грозно покачивающиеся в воздухе мужские достоинства. В двух шагах от мужчин они остановились и принялись извиваться, демонстрируя неудержимую страсть.

Мужчины выдержали недолго: ухватив себя за члены, они принялись мощно, равномерно их подрачивать, потом сами прошли расстояние, отделяющее их от дам, и каждый, повелительно положив партнерше руку на голову, надел ее губами на свой инструмент. Пританцовывая на корточках, женщины принялись столь же равномерно, в ритме, задаваемом ударными, надеваться лицами на золотые елдаки, не забывая при этом равномерно засаживать в себя золотые дилдо.

Темп все ускорялся, немного спустя мужчины подняли женщин с колен, обняв, поцеловали, подхватили на руки, отобрали игрушки, засунув их себе за пояса, и понесли к противоположной стене, где высветился невысокий помост. Поставив партнерш на него, они быстро прошлись по их телам губами и решительно развернули дам попами к себе. Те с готовностью встали на четвереньки, мужчины, еще по разу поцеловав куда как более упитанные, чем у Ларки, пирожки, засадили в них свои инструменты, и какое-то время танец исполнялся только равномерно двигающимися поджарыми мужскими задницами.

Но вдруг крайняя женщина, выгнув спину сначала вверх, потом прогнувшись, изобразила оргазм и плавно сползла вперед, улегшись на помост животом, за ней – следующая, и еще одна, и еще... Через минуту на противоположном краю осталась лишь одна дама, так до сих пор и не достигшая пика наслаждения.

«Болеро», дойдя до крещендо, тут же сменилось другой, уже совершенно грозной музыкой, названия которой Иван не знал. Все участники действа уставились на неудачника: мужчина, вжав голову в плечи, бешено работал попой, но его дама, извиваясь, так и не демонстрировала зрителям взрыва.

Наконец, музыка прервалась громким ударом литавр и стихла. Бедняга обернулся с совершенно безнадежным видом: все, вытянув руки, указали ему на помост, и он обреченно взошел на него. Медленно встал на четвереньки, положил щеку на доски, раздвинул руками полупопия и замер.

Откуда-то появилась женщина в кроваво-красном палаческом колпаке с двумя прорезями для глаз. Судя по всему, это была партнерша неудачника; в одной руке она несла внушительных размеров черный молот, в другой – гигантский, с мужскую ногу толщиной фаллоимитатор цвета ее колпака. Неудачник, вздрогнув, посмотрел на нее, моля взглядом о пощаде. Дама оглянулась на присутствующих, но те, - сначала женщины, а потом, после секундной заминки, и мужчины, - жестом римских патрициев, обрекающих проигравшего гладиатора на смерть, показали ей направленные вниз большие пальцы.

Торжествующе вскинувшись, женщина оглядела ряд мужчин и поманила к себе пальцем одного из них. Тот вздрогнул, но взошел на помост и встал радом с раскоряченной жертвой: палач дала ему молот, а сама приставила заостренный конец гигантского инструмента к анусу неумехи. Зазвучали барабаны, и помощник, взмахнув молотом, от души вбил им орудие казни в задницу несчастного. Тот выгнулся, разрывая рот в крике, фонтаном брызнула кровь, и тут место казни заволок черный, даже на вид вонючий дым.

«Ну и китчуха! Типа, будь нежен, но попробуй не удовлетвори – жопу порвут. Бред сивой кобылы» - с содроганием подумал Иван и в полусне почувствовал, что оно, конечно, китч, но его меньшой братец, кажется, воспринял сон совсем по-другому, заставив спящего Ивана дрочить себя в том темпе, в котором тот неудачник во сне трахал свою девку. Проснувшись окончательно, Иван с трудом заставил себя убрать руку и попытался привычно шикнуть на меньшого: «Скройся!», но тот мало того, что не думал подчиняться, так еще и послал ощутимый импульс боли в яйца, будто Иван держал его стоячим, не давая разрядиться, уже минимум пару часов. «Охохо... Ну, еще бы. Столько Маш сразу, и все ебутся... Да как яростно!» - с удивившим его самого удовольствием вспомнил уходящий вдаль ряд возбужденных до предела, энергично надевающихся на мужские елдаки Машиных лиц Иван, - и, осторожно повернувшись на спину, посмотрел на оригинал приснившихся только что танцовщиц. Маша, скинув простынку, спала по-прежнему спиной к нему, белея в темноте полоской трусиков.

«Блять, и что с ним делать? Стянуть с Машки тряпку, да и вдуть? А куда? В задницу – сначала разбудить и раздраконить надо, да и вообще, мы этого не больно-то любим, а тут еще и во сне. В дырку – так месячные ведь. Кончит, шалавка, как в прошлый раз, мухой, но простыни уделаем, домработница потом на нее изворчится, и без этого по шее от Машки будет – типа, негигиенично, тебе что, мой ротик разонравился? Приткнуть мордочкой туда, а там пусть сама думает, просыпаться ей или нет? А если не станет? Они ж меня экономят на завтра. Экономистки, блин! Щас склад лопнет... Если начнет брыкаться, то приласкаю – отсосет, и не хуже, чем во сне этим... но потом все равно осадочек останется... Нет уж, в Машку нельзя».

Тихонько закряхтев, он встал с кровати и вышел в гостиную. Дверь в Ларкину комнату была гостеприимно распахнута настежь. Иван чуть дернулся, - заглянуть туда ему хотелось почти нестерпимо, но последствия, в таком его состоянии, могли случиться всякие, - и все же заставил себя двинуться в ванную.

Плотно закрыл за собой дверь, включил свет и с тоской посмотрел на стоящий член. «Блин, ну и жисть пошла... Довели меня Машка с Ларкой, стоит, как у пацана, скоро личный рекорд, в пятнадцать лет установленный, побью. Сколько я тогда за те сутки Клавке выдал палок, с дюжину? Правда, потом три дня не стоял, и яйца руками ловил, чтоб не улетели, но все равно - бабья мечта. От той Клавки потом месяц бегал, пока отвязалась... А с другой стороны, шесть дыр в радиусе шести метров, и ни в одну не воткнешь... Эх... Вздрочнуть тебя, что ли? Спать ведь не дашь, а завтра... Вот именно, «завтра». Нет уж, баки перед завтрашним ралли должны быть полными...»

Тяжело вздохнув, он переступил в джакузи и, приподняв на штанге висящий слишком низко душ, открыл холодную воду. Выпятив лобок, сунул конец под ледяной дождь, зябко сказал «Бррррр!» и глянул вниз.

После чего, плюнув, вдохнул, зажмурился и, сделав шаг вперед, оказался в ледяной купели полностью.

Через пять минут, вытираясь, он щелкнул почти исчезнувшего под животом приятеля по кончику: «Съел? А уж завтра...» Приятель подозрительно зашевелился, но охладившийся мозг тут же уточнил: «А вот хрен его знает, что будет завтра. Вполне возможно, что и ничего нового. С утра Машенька отсосет, ближе к вечеру погоняю Ларку по ванне, потом Машку по койке – и все. Причем оно, очень может быть, было бы и к лучшему».

Вернулся в спальню, с тоской посмотрел на Машины трусы, лег, и, испытывая некоторое злорадство, прижался холодным телом к показавшейся горячей, как печка, спине подруги. Маша, поежившись, промычала что-то недовольное, и вдруг, запустив руку назад, осторожно, кончиками пальцев потрогала меньшого братца. Убрала руку, удовлетворенно уркнула, переложила его руку со своего живота на сиськи, притерлась поплотнее и, расслабившись, засопела вновь.

«От, блин. И чему обрадовалась? Тому, что у меня не стоит? Мож, я вздрочнул в ванной? Мож, пять раз? Мож, подряд? Мож, у меня теперь вообще никогда не встанет? Так ведь знает откуда-то, что не дрочил. Хрен что от бабы спрячешь, насквозь видит...» - с веселой тоской подумал Иван, уткнулся носом в Машины волосы, вдохнул чуть слышные, терпкие запахи молодой, здоровой женщины и шампуня, потерся носом...